Ваш замок, милорд!

Виктория ПЕШКОВА, Алупка — Москва

06.09.2019

В Алупкинском дворцово-парковом музее-заповеднике завершила свою работу международная научно-практическая конференция «Воронцовы и Англия», в которой приняли участие почти четыре десятка российских и британских специалистов. 

В историю взаимоотношений двух империй — как политических, так и культурных — представителями одной из знаменитейших дворянских фамилий России вписано немало страниц, многие из которых еще ждут и внимательного исследования, и объективной оценки. Воронцовский дворец в Алупке не случайно был выбран местом проведения форума: многие эксперты, в том числе британские, полагают, что это лучшее творение выдающегося архитектора Эдварда Блора.


Невольник чести

Для широкой публики имя Михаила Семеновича Воронцова, затененное злой пушкинской эпиграммой, как правило, ассоциируется только с бурным романом, который якобы имел место между его женой Елизаветой Ксаверьевной и солнцем русской поэзии, и последовавшей вслед за этим высылкой Александра Сергеевича из просвещенной Одессы в захолустное Михайловское. На самом же деле увлечение Пушкина прекрасной графиней носило, по свидетельству Веры Федоровны Вяземской, поверенной его сердечных тайн, преимущественно платонический характер и возникло, по всей вероятности, уже после того, как отношения между Воронцовым и его подчиненным вступили в критическую фазу. Удаление Пушкина было не местью оскорбленного мужа, как это долгое время преподносилось официальной пушкинистикой, а результатом категорического нежелания Александра Сергеевича заниматься делами государственной службы, на которой он состоял.

В глазах бессарабского наместника генерала Инзова, под началом которого Пушкин служил в Кишиневе, поэтический дар с лихвой искупал отсутствие служебного рвения, но новороссийский генерал-губернатор небрежение своими прямыми обязанностями полагал проступком, не имевшим оправданий. «Он видел во мне коллежского секретаря, — сетовал Пушкин, — а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое...»

Талант к делам государственным был у Воронцовых в крови. Екатерина Романовна, в замужестве Дашкова, была сподвижницей императрицы Екатерины, президентом Академии наук. Ее братья Александр и Семен прославились на дипломатическом поприще. Семен Романович Воронцов выбрал местом службы Лондон, полагая, что Англия будет для России более надежным союзником, нежели Франция. А кроме того, ему была по душе английская система образования, дававшая не только отменные знания, но и воспитывавшая качества, необходимые для успешной политической карьеры.  

Согласно семейному преданию, отец, приняв на руки первенца, произнес: «Рождение твое всех нас порадовало, веди такую жизнь, чтобы все сокрушались о твоей смерти». Михаил Семенович исполнил отцовский завет. Наследник огромного состояния, он мог прожигать жизнь при дворе — не при английском, так при российском. Однако, вернувшись в девятнадцать лет на родину, он начинает службу в лейб-гвардии Преображенском полку, куда был записан с рождения. Военные действия на Кавказе, Русско-турецкие войны, Персидские походы, война с Наполеоном — таков боевой путь этого храброго воина и мудрого командира, чей портрет украшает Военную галерею Зимнего дворца.

По выходе в отставку, граф обращает свои недюжинные организаторские и хозяйственные таланты на статскую службу: в 1823 году Воронцов назначается генерал-губернатором Новороссийского края и Бессарабской области, получив под свою юрисдикцию и Таврическую губернию, а в 1844 году отправляется наместником на Кавказ. За заслуги перед Отечеством Михаил Семенович был удостоен титула светлейшего князя и звания генерал-фельдмаршала. Но, возможно, самым весомым подтверждением значительности его вклада в процветание вверенных территорий стали памятники в Одессе и Тифлисе, установленные на средства жителей после смерти их благодетеля. Правда, в советское время один был обезображен пресловутой эпиграммой, а другой и вовсе снесен.

Туманная Альгамбра

Воронцов начал собирать земли для крымского имения ровно 195 лет тому назад. Он мечтал не столько о летней резиденции, отвечающей статусу, сколько о вотчине, приносящей доход, достаточный для поддержания процветания фамилии, поэтому разбивке садов и виноградников уделялось не меньше внимания, чем строительству дворца. Руководствуясь английской практичностью, граф основал майорат — владения, целиком передающиеся по наследству старшему в роде, преимущественно по мужской линии.

На строительство дворца ушло двадцать лет. Все это время Воронцовы жили в довольно скромном — всего 12 комнат — Азиатском павильоне. Снаружи он напоминал венецианскую виллу, внутри воспроизводил интерьеры ханского дворца в Бахчисарае, причем столь искусно, что недоброжелатели не стеснялись упрекать графа в присвоении казенного имущества: хоромы бывших крымских властителей находились в ведении министерства Двора. На самом деле это были только реплики, но, как известно, их сиятельству всю жизнь «везло» на завистников. К сожалению, эта маленькая архитектурная жемчужина в декабре 1941 года сгорела: квартировавшая там румынская часть, уходя, не погасила камин. Оккупанты тушить пожар не стали, а у местных жителей на это просто не хватило сил.

Проект «родового гнезда» граф заказал Эдварду Блору, придворному архитектору английских монархов, руководившему работами в Букингемском и Сент-Джеймском дворцах и придумавшему для своего друга сэра Вальтера Скотта замок Эбботсфорд. Блор тяготел к неоготике, позволявшей вдыхать новую жизнь в старый добрый «баронский стиль» средневековых рыцарских цитаделей. Сам архитектор в Алупке никогда не был — работал по эскизам местности. За ходом работ на месте наблюдал один из его лучших учеников — Вильям Гунт. Площадка для строительства была выбрана с таким расчетом, чтобы очертания дворца стали рукотворным «эхом» горной гряды Ай-Петри. Гунт сумел осуществить грандиозный замысел наставника: дворцовый комплекс идеально гармонировал с окружающим ландшафтом, глядя на отвесные скалы средневековым «английским» фасадом, а на искрящееся в лучах солнца море — изящным «мавританским».

Материалом служил местный камень диабаз, структурой и цветом как нельзя более отвечавший неоготическим фантазиям Блора, и вдобавок чрезвычайно прочный — почти вдвое крепче гранита. Моментально приходивший в негодность каменотесный инструмент ежедневно приводили в порядок полторы сотни точильщиков. Но усилия того стоили: девятибалльное землетрясение 1927 года в соседней Ялте разрушило две трети зданий, а в замке только вышли из строя куранты на Часовой башне. Прав оказался сподвижник Воронцова — одесский градоначальник, а кроме того, известный историк и этнограф Алексей Ираклиевич Лёвшин, в одном из писем к графу назвавший будущий дворец «монументом, который должен стоять века». Работали на строительстве в основном крепостные, но вы не услышите от местных жителей легенд о сотнях загубленных жизней и земле, пропитанной кровью и потом несчастных. Условия на стройке были вполне человеческими и всем, кто трудился добросовестно, граф дал вольную.

Считается, что Михаил Семенович занимался в основном замком, а Елизавета Ксаверьевна — парком. Образцом ей служила «Александрия» — один из красивейших парковых ансамблей Европы, обустроенный во владениях ее отца графа Ксаверия Браницкого под Белой Церковью. Алупкинский шедевр создавал знаменитый ботаник и садовод Карл Кебах, выписывая растения из разных уголков мира — от Китая и Японии до Карелии и от Кавказа до Южной Америки. Облик этого «райского сада» складывался на протяжении сорока лет. Графиня обожала розы — их здесь насчитывалось более сотни сортов, и самый прекрасный был выведен в ее честь в Никитском ботаническом саду известным селекционером Николаем Гартвисом.

К сожалению, надеждам Воронцовых, связанным с майоратом, не дано было сбыться. По мужской линии род пресекся на их сыне Семене Михайловиче, не оставившем потомства. Имение перешло к детям дочери Софьи, в замужестве графини Шуваловой, но и ее сыновья Павел и Михаил скончались бездетными, и в итоге последней владелицей Алупки стала их сестра Елизавета Андреевна Воронцова-Дашкова, после революции эмигрировавшая за границу.

Наказание без преступления

Национализированный в 1920 году дворец был поделен между домом отдыха и историко-бытовым музеем. Когда над Крымом нависла угроза оккупации, коллекции упаковали в 144 ящика, но в Ялтинский порт успели доставить только 43, да и те эвакуировать на Большую землю не удалось. Незадолго до отступления Красной Армии всех сотрудников уволили, но нашлись такие, что не смогли бросить музей на произвол судьбы, ответственность на себя взял Степан Григорьевич Щеколдин, которому дворец обязан своим спасением. Сначала ему удалось убедить сотрудников НКВД не взрывать здание. Потом пришло распоряжение облить все керосином и поджечь. Степан Григорьевич его не выполнил и не дал этого сделать явившимся среди ночи каким-то особо ретивым «активистам».

Немецкие власти потребовали открыть музей. Щеколдин собрал всех, кого смог и, более того, решился восстановить экспозицию: экспонаты в ящиках было гораздо проще вывезти в Германию. Все два с половиной года оккупации музей работал без выходных, с 8 утра и до комендантского часа. Здесь побывали Генрих Гиммлер, румынский король Михай, а однажды в сопровождении гренадерского роста охранников даже появился некто, весьма похожий на Гитлера. Ходили слухи, что замок достанется Герингу, но, пока новый хозяин не объявился, нашлось немало желающих поживиться княжескими сокровищами: кому-то приглянулось ампирное кресло, кому-то веджвудский сервиз, а один генерал нацелился даже на беломраморных львов. Дело решила «охранная грамота», выданная ведомством Розенберга. Оно же прислало из Берлина «экспертов» для составления списка подлинников, подлежащих изъятию. Воронцовское собрание было одним из лучших в России, чтобы спасти его, Щеколдин ничтоже сумняшеся заявил визитерам, что, поскольку в замке жили только летом, подлинников тут никогда и не было. Между тем в алупкинском собрании Воронцова есть, к примеру, единственное в России полотно Хогарта: «Политик» был приобретен графом на аукционе Christie’s в 1832 году, его подлинность удостоверена подписью эксперта и печатью Британского музея.

Весной 1944 года, накануне отступления, немецкие власти предложили Щеколдину уехать в Германию. Тот отказался. Его убеждали, что свои его тут же расстреляют, но Степан Григорьевич был уверен: ничего плохого не делал, и казнить его не за что. Понимая, что немцы тоже захотят взорвать дворец, он с коллегами занял «круговую оборону», забаррикадировавшись изнутри. На сей раз помог пресловутый немецкий «орднунг». Пришел грузовик со снарядами, солдаты выложили их перед дворцом и уехали. Воспользовавшись темнотой, сотрудники перенесли снаряды в парк и снова заперлись в музее. Приехавшая вскоре очередная команда, обнаружив, что взрывать нечем, отправилась восвояси.

Спасенный музей открыл свои двери для бойцов Красной Армии. Командующему войсками 4-го Украинского фронта Толбухину организовали индивидуальную экскурсию, и генерал благодарил всех, кто сумел сохранить алупкинскую жемчужину. С.Г. Щеколдина назначили директором музея, во дворец зачастили военкоры — записывать рассказы сотрудников о героической работе в оккупации. Но от героя до «преступника» — один донос. Настрочил его куда следует один из бывших коллег Щеколдина, некто В.С. Кинеловский, и спаситель Воронцовского дворца получил десять лет лагерей. Он выжил, но в любимую Алупку так больше и не вернулся.

В феврале 1945 года во дворце, так похожем на средневековый рыцарский замок, разместили английскую делегацию, прибывшую на Ялтинскую конференцию. Под личные апартаменты сэра Уинстона Черчилля отвели Китайский кабинет графини, где была устроена спальня, Ситцевую гостиную, служившую приемной, и кабинет графа, где 4 февраля состоялась приватная встреча британского премьера со Сталиным. Позднее Черчилль в своих мемуарах написал, что чувствовал себя в Алупке словно в старой доброй Англии.

После войны дворец на десять лет превратился в госдачу НКВД, проходившую по документам как спецобъект №3. А в 1956 году здесь снова открылся музей.

Чужие здесь ходят

В эпоху пребывания в границах «незалежной та самостийной» Воронцовский дворец, формально оставаясь музеем-заповедником, в буквальном смысле слова пережил нашествие вандалов: под видом реставрации разрушались исторические интерьеры, исчезали экспонаты и даже функционировал мини-отель «для своих». С возвращением Крыма в родную гавань беспределу был положен конец, однако последствия его ощущаются до сих пор.

Уже с конца апреля в непосредственной близости от дворца вырастают разномастные торговые палатки, а в разгар сезона окрестности напоминают восточный базар. Беда не только в том, что эта вакханалия затрудняет организацию передвижения групп и отдельных туристов, она искажает восприятие архитектурного ансамбля и, в конце концов, разрушает ауру самого места. Гораздо трагичнее тот факт, что и местные жители, и приезжие по-прежнему видят в Воронцовском дворце не бесценное наследие, требующее максимально бережного, почтительного отношения, а объект приложения предпринимательской сноровки, источник «дополнительного дохода».

Еще мрачнее ситуация, сложившаяся вокруг алупкинского парка. Еще в 90-е с попустительства местных властей часть его территории оказалась не включенной в предмет музейной охраны и на ней, как ряска в стоячей воде, разрослись частные особняки. Но и то, что по документам находится под охраной, на самом деле совершенно беззащитно. Территория не имеет надежной сплошной ограды, посты охраны обеспечивают безопасность дворца и несколько десятков метров прилегающего периметра, а парковая территория после закрытия музея фактически остается безнадзорной. Она открыта каждому встречному и поперечному круглые сутки. Более того, «любители природы» не стесняются выкапывать ценные растения для собственных садиков, уносить «на память» декоративные камни. Оборванная клумба в пятидесяти метрах от стен дворца — нормальное явление.

Казалось бы, решение проблемы очевидно, но каждый раз, когда руководство музея поднимает вопрос об установке ограды и обеспечении охраны территории парка, который, напомним, является заповедником, местные жители начинают негодовать по поводу ущемления своих прав и свобод. И это при том, что администрация готова предоставить им бесплатный проход с 7 утра до 23.00 — предъяви паспорт и иди себе на пляж. Но ведь у приезжих, которые снимают углы у местных, спасительной «прописки» не имеется, и им придется за проход платить, пусть и весьма символическую сумму. А это, по мнению местных свободолюбов, повлечет отток любителей дикого отдыха из Алупки, и лишит их «законных» доходов. Сколько времени понадобится на то, чтобы ликвидировать «разруху», которая, как известно, не в клозетах, а в головах, вопрос, к сожалению, риторический.


Фото на анонсе: Константин Михальчевский/РИА Новости