Лаврентьев: У нас были все отделения: актерское, режиссерское, сценарное, операторское. На актерском занимались Нонна Терентьева, Саша Кайдановский. Первый фильм там пытался снять Виктор Мережко, работавший тогда в редакции газеты «Молот». Из любительской киностудии при Дворце культуры строителей они уехали в Москву. Стал снимать документальные фильмы, получал за них на любительских фестивалях призы. Подошло время защищать диплом, а мне это было до фени, скорее бы оказаться на съемочной площадке. Мы шли параллельно с Глебом Панфиловым. Он тогда командовал парадом в Свердловске, а я в Ростове. Наступил момент, когда я понял, что не могу без кино. Пять раз поступал во ВГИК — к Герасимову, Альтшулеру, Громову, Кулешову, Ромму. Зато на Высшие курсы сценаристов и режиссеров поступил без экзаменов. К тому времени я был в Ростове большим начальником, главным инженером на заводе, производившем осветительное и театральное оборудование. Но мне неинтересен был завод. Надо отдать должное жене: она поняла меня и поддержала. А окончательное решение я принял по совету Евгения Леонова в 1969 году. Театр Маяковского был на гастролях в Ростове. Я был потрясен его игрой в спектакле «Дети Ванюшина», провожал Евгения Павловича в гостиницу «Ростов». В его номере мы проговорили до утра. Остальные шесть спектаклей он играл с разными финалами, которые предлагал ему я. Леонов мне сказал: «Тебе надо учиться». Директор Высших курсов Маклярский, знаменитый автор сценария «Подвиг разведчика», мне говорил: подумай, ты никогда в кино не будешь получать таких денег, как на заводе, зачем тебе это надо. Но я окончил двухгодичные курсы за год.
Лазарук: В начале 70-х вышло несколько кинохитов: «И дождь смывает все следы», «Новые центурионы», «Белые розы для моей черной сестры», «Генералы песчаных карьеров», «Есения». Я стал ходить в кино не только с классом, но и самостоятельно, вкладывая свои 10–20 копеек в коммерческое благополучие западных фильмов. Жил я в Белоруссии, в Бресте. В 1979 году, случайно купив журнал «Советский экран» с Натальей Варлей на обложке, увидел там разворот, посвященный правилам приема во ВГИК. Впервые узнал, что существует такая специальность — киновед. Это единственное, что тогда мне подходило. Я понимал, что на режиссуру пойти не смогу, никаких необходимых оператору навыков у меня тоже нет. Выполнил все предписания, написал портрет, рецензию, отправил их в Москву. Почему-то выбрал Елену Проклову, назвав свой текст «Парабола успеха». Будучи графоманом, написал раза в два больше, чем полагалось, но получил вызов в Москву. Тогда требовалась характеристика из школы. В ней написали все превосходные слова, какие только могли быть. У меня сохранилась копия. Одна фраза звучала так: «Склонен к лидерству». Во ВГИКе мне даже сказали: «С такой характеристикой вам надо идти работать в ООН, а не в кино. Здесь вы испортитесь». Родители мечтали о моем возвращении домой, надеялись, что стану студентом мединститута в Гродно. Но я собрал все свои вещи, нагрузил четыре сумки и поехал в Москву. Потом прочитал у Томаса Манна фразу: понял, что город, в котором я рос, стал для меня слишком тесен... Я забрал свое чешское кашне. Мне оно казалось очень модным и похожим на то, что всегда носил Вознесенский. Но постепенно начал понимать разницу между моим застиранным чешским кашне из города Бреста и тем итальянским, что у Вознесенского...
культура: Помыслы были одни, а жизнь повернула иначе. Нет ощущения, что организационная деятельность, которой вы оба стали заниматься, погубила творческие порывы? Что она вам дала и что отняла?
Лаврентьев: У меня многое отняла. Я был успешным документалистом. Не случайно на V съезде был избран секретарем Союза кинематографистов СССР. Первый случай, когда на эту должность выдвинули не представителя республики, а кинематографиста из российского города, причем не из Свердловска, где была своя киностудия, а из маленького Ростова-на-Дону. Произошло это благодаря тому, что я в основном занимался публицистикой. В то время почти ни один мой фильм не сдавался без скандала в Госкино. На съемках картины «Сотворение хлеба» и первых показах иногда присутствовал сотрудник КГБ. Это была первая картина, в которой мы говорили не о продовольственной программе, а о продовольственной проблеме. Я поехал в Москву сдавать фильм, запущенный по команде секретаря ЦК и члена Политбюро Кулакова. У меня был консультантом знаменитый в свое время управделами ЦК Кручина. Я безвылазно сидел в номере гостиницы «Москва» десять дней, ждал звонка из приемной Горбачева. А потом оказалось, он мой фильм посмотрел где-то в Пицунде, после чего мы с автором сценария Анатолием Иващенко ездили с картиной по стране. Фильм показывался на всех каналах, во всех республиках, на совещаниях, тираж был сумасшедший.
культура: Вот это жизнь — творческая, не то что кабинетная.
Лаврентьев: Я все время думаю об этом. Но понимаю, что если бы меня не было в Союзе кинематографистов, то и Союза бы не было сегодня. Я, как идиот, посвятил этому всю вторую половину жизни. Ушел бы, а такие моменты случались, пришли бы кинематографисты, у которых нет боли за то, что здесь происходит. Последнюю картину «Искупление» я сделал в 1992 году на студии Горького. Это первое художественно-публицистическое исследование перестройки. Сейчас у нас нет картин-размышлений. В чем смысл в «Сотворении хлеба»? Земледельцев заставляли пахать, даже когда нельзя, если земля сухая. Трактор идет, выворачивая плугом не пласт, а глыбы земли, которые называют чемоданами. Их потом нужно разбивать. Я сидел на такой глыбе и плакал. Оператора даже выгнал со съемки за то, что он все время с осветителем играл в карты, и все ему было до фени...
Сейчас много равнодушия. Умирает кинематографист, а всем это безразлично. Хоть бы кто-нибудь внес в кассу Союза копейку, чтобы помочь. Не знаю, как бы многие старики доживали без поддержки Союза.
Говорят, когда хоронили Шукшина, были вырыты две могилы. И когда умер Петр Глебов — то же самое. Он достоин как создатель образа Григория Мелехова лежать на Новодевичьем кладбище. Там могила была готова, но на Ваганьковском и Кунцевском тоже были вырыты могилы. Нам выезжать из Дома кино, а мы не знаем куда. Лужков не разрешил хоронить Глебова на Новодевичьем. Тяжело об этом даже вспоминать.
культура: То, что Вы рассказываете, ужасно.
Лаврентьев: Приходится говорить об этих проблемах, потому что в Союзе кинематографистов много стариков. А чего нам стоило сохранить Дом ветеранов? Это же болтовня, что все продано. Мы и сегодня остаемся Союзом, сохранившим всю свою собственность благодаря Никите Михалкову и его авторитету. Некоторые члены Союза передавали лично мне и угрозы, и предложения «увести» нашу собственность. Тот же Дом ветеранов и Дом творчества в Болшеве.
культура: Как вы оцениваете то, что происходит сейчас в кинематографе? Что нравится, а что нет?
Лаврентьев: Нравится хоть какое-то участие государства в кинопроизводстве. Не нравится отсутствие редактуры. Обидно, что в документальном кинематографе нет публицистики. Не могу принять фильм, в котором есть хоть одно матерное слово. Если сижу в этот момент с женой, мне перед ней стыдно. Я потрясен показом на Каннском фестивале дебютного фильма из ВГИКа, где звучит мат. Какое кино дальше будет снимать эта молодая девочка? Не могу принять заявление о том, что будущее искусства — это премия «Инновация». Если государство не прислушается к тем заявлениям, которые прозвучали на последнем пленуме нашего Союза, то кирдык такому государству. Оно не выстоит. Я говорил Ельцину еще в 1995 году: «Борис Николаевич, если вы думаете, что за вас голосуют инженеры, учителя, студенты, военные, врачи, вы ошибаетесь. За вас будут голосовать читатели, слушатели и зрители». Он помолчал, обернулся назад и сказал помощнику: «Запиши».
Лазарук: Я слишком долго был на руководящей работе еще в старой системе организации кинематографа. Поэтому для меня все, что связано с кино, — момент во многом личный. Доволен тем, что в свое время мог дать возможность представителям новой волны кинематографистов — Алексею Попогребскому, Борису Хлебникову, Алексею Герману-младшему, Андрею Прошкину, Ларисе Садиловой, Вере Сторожевой, Анне Меликян, Кате Шагаловой — сделать свои первые картины. Все они состоялись при моей жизни. Жаль, что никак не сформируется следующая новая волна. Существует некий кризис идей, сценариев, отношений. Мне стало неинтересно смотреть наше современное кино. Теперь я занимаюсь жизнеобеспечением кинематографистов, определенными творческими проектами тех, кто входит в СК.
культура: Жизнь в Союзе кинематографистов — это не только похоронные услуги, решение бытовых проблем, хотя без этого не обойтись. Можно ли сделать Союз интересным для многих?
Лазарук: Говорить, что ничего не делается, несправедливо. Вопросы, связанные с ритуальными делами, жилищными проблемами, проведением юбилеев, для многих кинематографистов определяющие. Союз должен выступать соавтором творческих дискуссий, идей, но идеи должны инициироваться снизу. У нас почти нет креативных кинематографистов, которые бы могли заниматься общественной жизнью.
Как-то я нашел на пляже книгу сочинений Лопе де Вега. Вычитал гениальную фразу: стремясь к успеху, надо знать, когда ты живешь и в какой стране. И на твоей ли стороне дух современности, иначе борьба — бесплодная задача. На всех этапах моего жизненного пути встречались люди, помогавшие вовремя и бескорыстно. Это — Марат Власов, Лидия Зайцева, Сергей Комаров, Армен Медведев, Михаил Швыдкой, Александр Голутва, Владимир Малышев, Никита Михалков. Они всякий раз выводили мою жизнь на новый виток. Я близнец и, руководствуясь словами Сартра, могу сказать, что всегда был разом католик и протестант, дух критики соединялся во мне с духом повиновения. Получив хорошее киноведческое образование во ВГИКе, шел по линии, связанной с педагогикой, написанием кандидатской диссертации, занимался американским кино. Вплоть до того момента, когда позвонил Армен Николаевич Медведев и предложил мне стать своим заместителем в Госкино, перейти на чиновничью службу. Все поменялось, обернулось другой стороной.
Лаврентьев: Возвращаясь к тому, что я потерял. Я был инициатором создания Союза кинематографистов РСФСР, был председателем его оргкомитета, вел учредительный съезд и следующие четыре, готовил проекты всех постановлений и решений съездов, пленумов, секретариатов и всех заявлений СК, кроме последнего. А ночами во сне снимал кино и боролся за своих героев. Меня до сего дня волнует судьба одного из них — Алексея Береста. Это он водрузил знамя над рейхстагом, а не Егоров и Кантария. У меня есть документы, подтверждающие этот факт. Я написал Владимиру Путину письмо с просьбой, чтобы Бересту присвоили посмертно звание Героя Российской Федерации. Отказали. Знаю, что направили письмо в Министерство обороны, чтобы мне подготовили ответ. Берест — человек, совершивший два подвига. Он водрузил знамя и заставил капитулировать три тысячи эсэсовцев. А до основного парада 4 мая перед рейхстагом Берест провел свой. Построил солдат и офицеров, подъехал на телеге, где стоял сундук, набитый часами с монограммой Гиммлера, которые тот должен был вручать победителям в Москве на Красной площади в 1941 году. После войны Берест был начальником конторы кинопроката в одном из районов Ростовской области. Его обвинили в том, что он билеты в кинотеатр не сдавал, а вторично продавал. Берест этого проверяющего выкинул из окна второго этажа. Его судили закрытым судом, хотя хозяйственный суд не мог быть закрытым. И дали десять лет...
