Алексей КОЛЕНСКИЙ

30.03.2015

На экранах антиутопия «Последние рыцари» — двенадцатая экранизация японской легенды о 47 отчаянных самураях.

Отгремели войны «нового средневековья». На обломках былых государств процветает могущественная интернациональная империя, но лишь немногие рыцари сохранили верность кодексу чести. Один из них — Райден (Клайв Оуэн) — предводитель дружины лорда Бартока (Морган Фриман). Смертельно больной сюзерен собирается сделать командора наследником, но не успевает исполнить задуманное. Первый министр императора Гезза Мотт (Аксель Хенни) приглашает Бартока в свой дворец и вымогает взятку. Лорд категорически отказывается платить.

Разгневанный Мотт пытается прикончить несговорчивого гостя — тот обнажает меч и попадает в руки правосудия. Обвиненный в государственной измене Барток не пытается оправдаться, настаивая на своей моральной правоте. Император (Пейман Моаади) приказывает казнить «бунтовщика», а коварный Гезза назначает палачом Райдена. Приговоренный лорд велит вассалу подчиниться.

Имущество клана конфисковывают, дружину распускают. Проходит год. Гезза Мотт укрепляет замок, усиливает охрану, организует круглосуточную слежку за пристрастившимся к выпивке Райденом.

Злодей потирает руки — от опустившегося командора отвернулись все. Но в час «Х» рыцарь сбрасывает маску и ведет своих людей на штурм цитадели злодея. Каждый понимает: шансы на успех минимальны, и — как бы ни легла карта — уцелевшие герои ответят головами за расправу над первым министром…

Казуаки Кирия — режиссер, оцифровывающий каждую пылинку, автор фэнтезийных саг «Легион» и «Гоемон» — был приглашен на проект с дальним прицелом. Продюсеры свернули с дорожки, на которой поскользнулся Карл Ринш, провалившийся в прокате с тяжеловесной костюмной адаптацией «47 ронинов» два года назад. Решительно распрощались с японской стариной, извлекли из истории самураев драматургическое ядро. И раскрыли шекспировский потенциал легенды, превратив средневековый миф в универсальное моралите. Казуаки проявил сдержанный вкус в выборе исторической натуры (чешские Праховские скалы, Добришский замок, бенедиктинское аббатство ХII века) и в создании оцифрованных экстерьеров. А главное — в работе с актерами на крупных планах раскрывающих механику конфликта.

Прежде всего, речь в картине идет о моральном праве на абсолютную власть и о значительной дистанции между банальным чувством собственного достоинства и честью благородного человека. «Чем взятка отличается от дани?» — интересуется Райден у Бартока. Уступая Мотту, лорд лишает неприкосновенности клан на годы вперед и теряет моральное право на лидерство. Он понимает: аппетит вельможи придется удовлетворять, разоряя подданных, превращаясь из покровителя в тирана. «Если люди, подобные Мотту, ставят себя выше закона, нас ждут тяжелые времена, — задумчиво произносит лорд, решивший пожертвовать собой. — Каждый человек рождается с честью. Главное — ее не лишиться».

Казуаки Кирия убеждает: корыстолюбие власть имущих гибельно для всего общества, а месть — блюдо, которое лучше подавать холодным. Не для того, чтобы не обжечься. Казнь высокопоставленного негодяя должна служить реабилитации доброго имени его жертв и содействовать укреплению духа нации.

Символично: мировая премьера картины состоялась в дни скорби по отцу сингапурского экономического чуда Ли Куан Ю, показавшему личным примером, чем отличается борьба с коррупцией от ее имитации.