Павел СУРКОВ

25.06.2019

Роберт Эггерс, снявший четыре года назад, возможно, самый пугающий хоррор последнего десятилетия — ​«Ведьма», — ​вернулся с камерной, но при этом до онемения жуткой историей о человеческом одиночестве, безумии и бессилии.

«Маяк», которому стоя аплодировали на Каннском кинофестивале и который увез оттуда приз ФИПРЕССИ, обречен стать одним из главных успехов 2019-го. Он погрузит зрителей в аспидно-черный водоворот ужаса — ​такого, что немедленно захочется выбежать из кинотеатра и… купить билет на следующий сеанс. Пока, впрочем, неясно, будет ли «Маяк» демонстрироваться в России на широком экране или же повторит судьбу «Ведьмы», выпущенной на информационных носителях.

Итак, молодой человек по имени Эфраим Уинслоу (Роберт Паттинсон) приезжает на одинокий маяк, затерянный на крохотном острове. Там живет смотритель Томас Уэйк (Уиллем Дефо), и Эфраиму предстоит стать его помощником. Впереди у двух мужчин — ​долгие четыре недели, во время которых они будут притираться друг к другу, презирать друг друга, ненавидеть друг друга, а за всем этим станет наблюдать незримый персонаж — ​собственно маяк.

Герои картины ограничены во всем. Например, в чувствах. Что можно испытывать, находясь на атолле и занимаясь откровенно бессмысленным делом? Маяк тут кажется неким симулякром: мимо не проплывают корабли, так нужно ли это сооружение в принципе, вдали от водных путей? Смотрители ограничены и в быту — ​им абсолютно нечем заняться, потому Томас с Эфраимом предадутся отвратительным плотским забавам, например, хором испуская газы или напиваясь в прямом смысле до чертей, когда дикие образы полезут из всех щелей, а маяк оживет — ​и не понять, реальность ли это или пьяный бред опустившегося на дно человека.

Но главное — ​герои ограничены в пространстве. Эггерс создал предельно клаустрофобную картину: он даже изображение загнал в рамки старинного киношного квадрата — ​«Маяк» не случайно снят на 35-мм черно-белую пленку. Ни широкий экран, ни лишние краски истории не нужны.

При этом, конечно, «Маяк» — ​сборище моряцких легенд: тут и опасно-прекрасные русалки, и одинокие чайки, в которых воплощаются души погибших моряков, да и сам Томас Уэйк — ​человек с говорящей фамилией («пробуждение»), мрачный бородач-циник, будто сошедший со страниц книг Мелвилла, курящий трубку и сквернословящий, издевающийся над молодым напарником, натуральный «злобный капитан». И Эфраим поначалу выглядит как родной брат Измаила — ​аллюзий с «Моби Диком» в «Маяке» предостаточно, Эггерс постоянно делает отсылки к нему.

Особая атмосфера создается еще и за счет потрясающей операторской работы: Джарин Блашке снимает так, что возникает новый инфернальный мир, который, с одной стороны, невероятно реалистичен, а с другой — ​невозможен. Детали интерьера складываются в сюрреалистические полотна, выводя зрителя в потустороннее пространство. Добавим зловещий саундтрек Марка Корвена — ​и атмосфера гнетущего ужаса и обреченности обеспечена.

Предугадать сюжет «Маяка» проблематично, хотя, конечно, с первых кадров мы понимаем, что дело не кончится ничем хорошим — ​Эггерс вообще не склонен к хеппи-эндам, но ударные концовки всегда гарантирует. Можно лишь наслаждаться гипертрофированной реалистичностью происходящего — ​в фильме все настоящее: Дефо отрастил огромную бородищу, Паттинсон — ​густые усы, актеры распрощались с обаятельной внешностью. Маяк тоже построили настоящий, и ливни с грозами шли на самом деле, и Эфраим ворочался в грязи по колено — ​все это придает фильму убийственное правдоподобие.

Есть в картине и заявленный с первых кадров секрет — ​фонарь маяка, ключ от которого Томас постоянно носит при себе, Эфраима к нему не подпуская. Никому не нужный свет, охраняемый бородатым цербером, — ​довольно занятная метафора. Ведь что вообще есть этот маяк? Наказание человека за его грехи? Некое чистилище, лимб, преддверие преисподней? А может, маяк — ​это противостояние хтонической сущности мира, окружающей островок бурлящей пучиной, хранящей столь мрачные тайны, которые ни одно сознание выдержать не способно?

Здесь, несомненно, возникает аллюзия на произведения Лавкрафта — ​так и кажется, что из волн вот-вот поднимется Дагон или пробудившийся Ктулху: в «Маяке» много неназванного, но подразумеваемого, того, о чем герои говорить боятся, но его или чувствуют (как Эфраим), или знают (как Томас). Впрочем, им оттого не легче.

Возвышенного же в привычном понимании в «Маяке» нет: сначала тут прагматичное, после — ​земное, затем — ​инстинктивное. В определенный момент зрителю может показаться, что вот-вот случится экстраординарное — ​или в кадре появится цвет, или картинка расширится, и все пойдет так, как мы привыкли. Но нет: «Маяк» оставляет нас в атмосфере лучших образцов кино 70-х, когда все строилось на режиссуре, операторской работе, музыке и игре актеров, — ​компьютерных чудес тогда просто не требовалось.

Эггерс, как и в «Ведьме», создает собственный мир — ​зловещий, нелепый, пугающий и на свой манер прекрасный (пусть красота и заложена в отвратительном, плотском и посконном). И если режиссер сумел, пусть и на время, примерить на себя образ демиурга и, не копируя чужое визуальное решение, затащить других людей внутрь своих материализовавшихся видений и мыслей, тогда его можно называть мастером. Эггерсу это удалось блестяще. И в случае «Маяка» мы должны говорить не об авторском высказывании, а об авторском творении. К слову, данный фильм некоторым образом есть семейный подряд, сценарий Роберт Эггерс писал вместе со своим братом Максом.

В наше время синтетических героев, бессмысленных спецэффектов и ярких картинок «Маяк» зрителям просто необходим. Как минимум для того, чтобы видеть иное — ​пусть страшное, отвратительное, натуралистичное, но авторское, ни на что не похожее, стоящее грозным особняком. Эггерс рассказал об ином и сделал это так, что ему не только веришь, но и чувствуешь запах мужского пота, вонь лежалых водорослей, привкус морской соли на языке.

«Маяк» пугает ровно настолько, насколько это нужно. Чтобы, увидев, как на экране человек перестает быть человеком, самим остаться людьми. Ведь многие из нас, так или иначе, заперты на маяке собственных фобий и комплексов — ​и дабы отыскать выход, придется пережить многое. И не факт, что путь, осмысленный или нет, будет найден, но вот попытаться, без сомнения, стоит.