И панночки кровавые в глазах

Дарья ЕФРЕМОВА

05.04.2018

В прокат выходит «Гоголь. Вий» — продолжение стартовавшего летом детективного хоррора. После не слишком захватывающего «Начала» авторы «поработали над ошибками»: изменили саундтрек и почистили картинку, избавив зрителя от летающих кровавых конечностей. Теперь селянки умирают красиво: выходят в белой робе в лес, а тут и Всадник апокалипсиса.

Гипнотический, играющий мирами Гоголь — по-прежнему писарь-детектив, расследующий «загадочные» убийства на хуторе. На счету Всадника одиннадцать крестьянок. Но будут и новые жертвы: нечистая беснуется по праздникам: на Покров Божену укокошили, на Спас Богдану. Не за горами день Мокоши-Пятницы. Семь дьявольских знаков начертаны на хатах, где проживают женщины до тридцати, восьмой автограф разместился на графской усадьбе — кровавая расправа грозит Лизе Данишевской, возлюбленной экранного Николая Васильевича. Гоголь-детектив (Александр Петров), конечно же, намеревается предотвратить злодейства. Ему немного мешает начетник-полицейский Бинх (Евгений Стычкин), интуиции и предчувствиям не доверяющий: «За харю сморщенную как пустой кошель не сажаем», а помогают кузнец Вакула и утопленница Оксана (Юлия Франц), к которой писатель время от времени наведывается на запруду за советом. Ее откровения всякий раз предельно «конкретны»: «Когда зацветет осенний цветок кровоцвет, должна пролиться кровь невинных» или «Ты можешь переступать границы мира живых, но не ходи в медвежий овраг». Утопленница не бескорыстна: влюбленная в молодого писаря, она не теряет надежды, а потому немного дразнит графиню Данишевскую — то зеркало ей разобьет (с обратной стороны), то в мраморной ванной пену взбаламутит. «Отступись от Николая!» — грозит призрак персонажу Таисии Вилковой. На этапе очевидной цитаты из Кубрика — это же хочется сказать и авторам. Но рано. На авансцену, зазывно виляя бедрами, выходит ведьма Ульяна — она же панночка. Старушка ей: «Не знаешь, куда подевался мой пес Серко?» — «Понятия не имею», — «А слышала, в ночь всех дивчин в амбар свезут, чтобы их Всадник не нашел?» — «Тебе, старая, на тот свет пора, а ты все в сказки веришь». Демоническая суть веселой вдовы (здесь она не дочь сотника, кино же по мотивам) становится очевидной в следующем кадре: белокурая девочка-ангелочек заглядывает к Ульяне в окошко, а там галушки летают и мертвая собака висит. К счастью, тут же поспевает возмездие: богослов, экзорцист и фанатик Хома Брут (Алексей Вертков) вколачивает в ведьму осиновый кол. Отпевать отправляются вместе с Николаем Васильевичем, дружно чертят круг...

Рецензенты уже похвалили картину за перекраивание «знакомых по классической литературе сюжетов под запросы молодых зрителей конца десятых годов». Коммерческое кино в хорошем смысле слова — снятое людьми и для людей. Может, и так. Но при чем тут Гоголь? Сложный, оставшийся неразгаданным для любых толкований — от психоаналитических до религиозно-мистических и мифологических, совсем не годный на роль чиновника по особым поручениям при персонажах.

Первую скрипку в настоящих «Вечерах на хуторе» и «Вие» играет авторский голос, насмешливый, а не нагнетающий. Поколотивший обернувшуюся красавицей старую ведьму семинарист быстро утешается: «того же дня был накормлен пшеничными варениками, курицею», а «вечером видели философа в корчме: он лежал на лавке, покуривая, по обыкновению своему, люльку... глядел на приходивших и уходивших хладнокровно-довольными глазами и вовсе уже не думал о своем необыкновенном происшествии». Познавший все и вся бурсак для Гоголя — предмет иронии. Неудивительно. Николай Васильевич — представитель протобуржуазной городской культуры, его страхи имеют иную природу, чем деревенский ужас перед утопленницами и вурдалаками. «Вий — колоссальное создание простонародного воображения... у малороссиян — начальник гномов, у которого веки идут до самой земли... Я рассказываю почти в такой же простоте, как слышал», — такое примечание сделал писатель к первому изданию повести.

В картине Егора Баранова Гоголь не мифотворец и даже не собиратель легенд — он такой же заложник обстоятельств, как блуждающие в беспросветном тумане Божены, Даринки, Якимы и Богданы. С той небольшой разницей, что с некоторыми из бестий писарь почему-то на дружеской ноге. Сошедший со страниц Майн Рида и Вашингтона Ирвинга «Всадник без головы» среди малороссийской нечисти — и вовсе сирота казанская. Западноевропейское суеверие, калиброванная фигура апокалипсиса едва ли напугала бы хуторян, у которых за каждым пнем скрывается леший, а русалки то и дело водят хороводы.

Не знаю, пустил бы Гоголь этого команча на свои страницы, но вот он здесь, а писарь расследует его преступления. Все равно что если бы Шерлок Холмс взялся за дело Бабы Яги.

Адаптировать викторианский ужас к родным осинам (новая лента, как и предыдущая, отчаянно напоминает «Сонную лощину» Тима Бертона) было бы логичнее, взяв за основу незаслуженно забытый русский готический рассказ. Традиция идет от Жуковского, Карамзина, Пушкина, находит роскошное воплощение у Бестужева-Марлинского, Одоевского, Погорельского, Алексея Константиновича Толстого. «Косморама», «Лафертовская маковница», «Волки», «Упырь» — все это атмосферные произведения с русским колоритом. Тут и ведьмы, скрывающиеся под личиной мирных старушек, и девушки, над которыми тяготеет проклятие, и женихи-оборотни, и нечисть, ползущая с кладбища. Но выбор пал на Гоголя. Он самый заметный отечественный мифотворец, не адаптирующий фольклор, а его создающий. Он — наш бренд. Видимо, именно поэтому его жизнь превратили в коммерческий киносериал с сюжетной мешаниной и спецэффектами. Впереди еще и третья часть. Будем надеяться, что Гоголь простит.