Последний русский император в лицах

Николай ИРИН

19.10.2017

Игровое кино о жизни и судьбе последнего российского императора Николая II есть политическое высказывание, с неизбежностью и до скончания веков. Любая, даже и самая сдержанная, фантазия на материале жизни Николая Романова прямо или косвенно ставит вопрос о власти. Как минимум символической. Отсюда бури, страсти и столкновения.

Алексей Учитель с самых первых лет существования новой России профессионально увлекается пикантными историями, вот и в случае с императором он «всего-навсего» продолжил разработку той жанровой породы, которую, согласимся, заказывает и проплачивает зритель. Ничего личного. Иван Бунин, герой давней и тоже, кстати, нашумевшей ленты Учителя, не святой мученик, но попадал под раздачу наравне с императором.

Выбрали капитализм — потерпите. Или вначале проведите честную работу со страной, населением и с хорошими собою на тему «смысл жизни не в удовольствиях». Но самое главное, ничто внешнее не способно замарать «безупречность», а вдобавок не должно выводить из себя праведника. Не надо обманываться и обманывать. В случае с Николаем II, повторюсь, дело главным образом в бессознательной борьбе за власть, за чаемый образ правления и мышления.

Советская власть не слишком усердствовала в деле развенчания последнего императора. Николай II впервые выведен в получасовой исторической драме режиссера Вячеслава Висковского по сценарию Павла Щеголева «Девятое января» (1925) с Александром Евдаковым в роли царя. Сохранились лишь отдельные фрагменты картины, впрочем, вряд ли потенциал Висковского был достаточен для создания серьезного содержания. То ли дело вышедший в 1929-м «Арсенал» Александра Довженко. В самом начале этой выдающейся полнометражной ленты дан емкий художественный образ убойной силы. Режиссер чередует напряженные будни трудового люда и поясной план императора за письменным столом. Николай (все тот же Александр Евдаков) выглядит импозантно, достойно. Военный мундир, перо в руке, бумага на столе, работа ума на лице. Рука, однако, выводит, причем после долгого раздумья и сразу после монтажных перебивок со страдающими трудящимися людьми: «Убил ворону. Погода хорошая. Ники». Это документально и убийственно. Большевики были уверены в своей моральной правоте: технократическая по духу, нацеленная на эффективность новоиспеченная элита бездумную праздность отрицала. Для моральной победы, как она полагала, достаточно соответствующего отбора материала с укрупнением, в фантазировании не было никакой нужды.Через полвека в «Агонии» Элем Климов доведет метафору Довженко до выразительного предела: в минуту растерянности, в ситуации прострации, сразу же после доклада командующих фронтами о потерях Николай II (Анатолий Ромашин) станет палить уже по вороньей стае. Расстрел птиц дан как дело обыкновенное: адъютанты понимают настроение императора и несутся, увязая в сугробах, с заранее приготовленными винтовками. Птицы обливаются кровью, зато паника императора на время стихает. Зачем же убил ворону? Для чего задокументировал?! Приходит в голову разве что отсрочивание смерти, яростный против нее протест. Минимализм этой большевистской пропаганды убедителен.

Потом о фигуре Николая II надолго «забыли». Снова император появляется на экране лишь в 1956 году в картине режиссера Ефима Дзигана «Пролог». Играет императора Владимир Колчин. Николаю здесь припоминают 9 января. Императора подают в качестве импозантного, нежного, но крайне нерешительного человека. «Я подумаю, пусть они подождут еще...» — таковы его манера и стиль мышления. Николай очень хорош собой, фактически ангельской внешности, однако управляем, податлив, лишен собственного мнения.

Через пять лет в фильме Леонида Лукова по сценарию Алексея Каплера «Две жизни» все тот же Владимир Колчин появляется в образе Николая в знаковой сцене. Здесь уже отрекшегося царя впервые сводят лицом к лицу с вооруженными недоброжелательными простолюдинами, которые по распоряжению питерских рабочих и солдат явились проверить, не сбежал ли царь за границу. «Вы хотели меня видеть? Здравствуйте, господа», — Николай доброжелательно протягивает руку. «У вас грязные руки, гражданин Романов, они испачканы народной кровью», — не моргнув глазом, отвечает статный чубатый предводитель ворвавшихся в залу солдат. Что это, фантазия Каплера или быль? Как бы то ни было, идеологический посыл очевиден: царь преступник, вдобавок личность ничтожная.

Чубатый командует ему «кругом, марш», а стоящий неподалеку персонаж Николая Рыбникова, простоватый солдатик, про себя озвучивает соответствующее впечатление: «Я представлял себе царя огромным страшным зверем, а этот был маленький человечек, похожий на рыжего сапожника из нашей деревни». То есть в эпоху развитого социализма императора не удостаивают сколь-нибудь значительным почтением.

Дальше следует «Агония» Элема Климова. Работа над картиной началась еще в 1966-м, окончательный вариант сложился в 1975-м, а в прокат лента вышла только в 1985-м. О чем свидетельствует трудный путь фильма? О том, что в советской элите усиливается разномыслие. Характерно следующее обстоятельство. Первоначальный, откровенно фарсовый сценарий Семена Лунгина и Ильи Нусинова, где гигантскую роль играли похождения при царском дворе Григория Распутина, был закрыт с формулировкой «нельзя бить царизм по альковной линии». То есть уже тогда сформировался буржуазный по своей природе запрос на альковно-адюльтерную проблематику, но в советской системе еще были силы, предпочитавшие вести с прежним режимом выверенную идеологическую полемику, а не двусмысленную игру. Те, кто недоволен самим фактом выхода картины Учителя, могут поностальгировать о советской «цензуре». Впрочем, ни на что советское они ведь тоже не согласны.

В «Агонии» явился, наверное, самый привлекательный Николай II из всех существующих на экране. Анатолий Ромашин, актер очень высокого уровня, сделал царя глубоким, таинственным, проницательным, страдающим, надмирным. «Предадим себя в руки провидения», — в сценарии Николай прописан безвольным, но Ромашин превращает эту по определению отрицательную характеристику не меньше чем в метафизическое томление. Он словно противостоит разудалому, плотскому Распутину, лишь имитирующему духовный экстаз и визионерский дар.

Одной из причин того, что «Агонию» советские власти не закрыли окончательно, стал выход в 1971 году голливудской картины режиссера Франклина Шеффнера «Николай и Александра». Было решено, что лояльная в отношении монархической четы лента заклятых врагов должна быть оспорена советским кинематографом. Американскую ленту смотреть интересно и даже душеспасительно: она никого не оскорбляет, очень профессионально сделана, но главное — Николай, впрочем, как и императрица, дан живым и психологически близким нам человеком.

Трехчасовая картина начинается с момента, когда супруги ожидают рождения мальчика-наследника, а заканчивается лаконичным, не пыточным по отношению к зрителю расстрелом в Ипатьевском доме. Авторы последовательно и четко проводят мысль: дело жизни Николая в служении престолу. Американцы, как ни странно, хорошо поняли невидимую, но нерасторжимую сцепку понятий: трон — ритуал — метафизика. Николай здесь ответственный семьянин в первую очередь потому, что это предписано ему свыше. Он обязан обеспечить страну наследником, а сыну должен оставить сильное государство.

Стоит сравнить трагическое событие расстрела царя и семьи в этом фильме и в отечественных лентах 90-х: «Искупительная жертва» (1992) Анатолия Иванова и «Романовы: Венценосная семья» (2000) Глеба Панфилова. Наши дают событие длинно, томительно, с трудными муторными подробностями, словно бы желая запугать и повязать чувством вины. Характерно, что Панфилов даже включает эпизод, где пара солдат отказывается расстреливать детей и самого императора, с чем соглашается руководитель казни, приговаривающий отказников всего-навсего к гауптвахте. Словно бы тяжба «отказаться/согласиться» предписывается и нам, зрителям.

Но именно американцы, как ни странно, не нагнетая ужасов, не прибегая к православным песнопениям и натужной символике, реализуют подлинно религиозный контекст. Буквально за пару часов до расстрела всегда активный Николай элементарно заигрывает с супругой, в очередной раз объясняясь ей в любви и добиваясь близости.

Характерно, что голливудские авторы считают нужным все-таки объяснить мотивацию жестоких и торопливых уральских чекистов: уже слышны залпы белогвардейских орудий, вот-вот Николай будет захвачен и превращен в знамя Белого движения. Более того, сам Николай Александрович восторженно обращается к детям и жене за несколько минут до расстрела, о котором, впрочем, пока не подозревает: «Не бойтесь, Белая армия прорвалась» То есть он здесь не унылый, обреченный на заклание агнец, как у наших, а человек, истинно и до последнего верующий — в Бога, в свою миссию и в спасение. Еще будучи монархом, неоднократно обращался к своим подданным: «Я требую действий!» Такому Николаю сопереживаешь, за него болеешь, даже нисколько не разделяя идеалов царизма и Белого движения. Вот что такое сила верно выстроенного художественного образа!

Андрей Ростоцкий играет Николая в другой картине Панфилова — «Мать» (1989). Этот Николай глубоко обижен: «У этих рабочих, вероятно, конфликт с хозяином фабрики. А они «долой самодержавие». Я-то тут при чем?! Какая несправедливость!» Но обиженный царь, несправедливо расстрелянный царь, растерянный царь — в кино закономерно не привлекает, не рождает сопереживания. Помазанник Божий тоже человек, а мы в свою очередь имеем отношение к небесной механике. Здесь секрет, который должен разгадать кинематографист, замысливший воплотить на экране легендарную и вдобавок канонизированную личность.