Дарья ЕФРЕМОВА

05.04.2013

Дневник Елисаветы Ивановны Поповой. Из московской жизни сороковых годов

Газета «Культура» и Государственная историческая библиотека начинают уникальный проект — публикацию неизвестной беллетристики XIX — начала ХХ столетия. Все, чем жили наши прапрадедушки и прапрабабушки, находило отражение в толстых романах, периодике, письмах, стихах, альбомах и, конечно же, в «заветных тетрадях».

Дневник Елисаветы Ивановны Поповой, приживалки в доме светской дамы, хозяйки литературного кружка Авдотьи Петровны Елагиной — уникальный памятник эпохи. Скромная компаньонка, участливая «старушка» водила знакомство с блестящими умами 1840-х: Киреевскими, Свербеевыми, Хомяковым и Аксаковым, что и позволяло ей ощущать причастность к одному из духовных центров философской жизни николаевского времени, московскому славянофильству. О самой Елисавете Ивановне известно немногое. Попова родилась, вероятно, в первые годы XIX века и умерла в 1876-м. Она была дочерью московского книгопродавца и издателя И.В. Попова, в детстве жила в семье Юшковых, затем перешла в дом Елагиной. В какой-то момент очень сблизилась с семьей Свербеевых, была гувернанткой их детей. На момент написания дневника «бабушке, не доверяющей женщинам и любящей все Русское» было чуть больше сорока пяти лет...

1 ФЕВРАЛЯ 1847 ГОДА

За днями дни идут, идут

Напрасно

Они мне смерти не ведут

Прекрасной.

Об ней тоскую и молюсь,

Ее зову, не дозовусь!

8 ФЕВРАЛЯ

Сегодня получила я от Николиньки Свербеева составленное им описание последних дней Языкова (Николай Михайлович Языков — русский поэт эпохи романтизма, называвший себя «поэтом радости и хмеля». В конце жизни был близок к славянофилам. — «Культура»). Николинька написал это по моей просьбе, и я со своей стороны ему очень благодарна, но еще приятнее будет для меня, если этот труд сблизит его с Петром Васильевичем. Во все это время была я нездорова лихорадкой и потому не могла быть в Даниловом монастыре 4 февраля, в тот день, когда после кончины Языкова исполнилось шесть недель. Были ли там кто-нибудь из здоровых? Добрый Федор Борисович Тидебель, племянник Мойера, три раза навещал меня во время моей болезни; все же знакомые забыли о моем существовании.

11 ФЕВРАЛЯ

Сегодня День рождения Петра Васильевича. Бывало, Языков писал к нему, а теперь — как ему будет грустно! Послала письмо по городской почте, это последний опыт на что-нибудь действительно хорошее в жизни. Почти жалею, что вздумала попробовать: печальна истина, лучше бы остаться с надеждой на участие.

Пока я дома, в душе тишина, вокруг меня мир; но без ужаса не могу подумать, что в четверг надобно выехать в свет и сойтись с людьми. О, как счастливы богатые! Они могут жить, как хотят.

17 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК, СЕМЬ ЧАСОВ УТРА

Дня три тому назад подумала было зайти к одной женщине, но потом отложила свое намерение. Во время прежнее я приходила туда похвалиться своими успехами, вниманием, участливостью ко мне других, внутренне посмеяться зависти, с которою она меня слушала, и заботливости, с какою старалась внушить мне дурные мысли о тех людях, которые мне изъявляли приязнь. Теперь идти не за чем: эта женщина не возьмет участия. Селиверст доставил мне образ Николая Чудотворца, принадлежавший прежде Языкову.

ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, СЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА

От часу становится жизнь мрачнее. Сегодня в 12 часов поехала я к несравненной Свербеевой. Олинька встретила меня, и на вопрос мой, здорова ли маменька, отвечала, что она уехала в Тулу. «Когда?» — «В Четверг, с Николинькой». — «Зачем»? — «Дядя умер в Петербурге, ударом, во вторник».

Как мне стало жаль и Анну Александровну и этого доброго, великодушного, хотя легкомысленного, Александра Николаевича Елагина! Скольким людям он давал у себя в доме пристанище! Куда денется теперь Варвара Петровна Обрезкова, которую он содержал у себя в доме, из уважения к памяти своей тещи и из любви к жене? Куда денется бедная Ольга Александровна, подруга Варвары Петровны? Куда денется другая ее собеседница и охранительница, Александра Васильевна? Все должны разойтись! Пожили вместе спокойно и приятно! Поражен пастырь, и разойдутся овцы. <…> Но что меня особенно тронуло, так это были слова Вареньки. «Как чудно это», — сказала она, — «что добрые более страдают, они почти всегда несчастливы!» Постигнуть такую тяжелую истину в шестнадцать лет от роду чрезвычайно грустно. Беззаботность юности, вера в счастливую будущность, способность веселиться, уповая на действительность молитв за милых, все может быть убито этой истиной! Я постигла ее вследствие долгих лет, но в молодости я верила, что добрые имеют право на счастье, и что Бог даст им счастье.

Простясь с милыми девицами, я пошла надевать шубу в переднюю, и здесь со мной сошлись Володя, Саша Свербеевы, Алеша Деннет и Герстель. Они шли гулять и предложили мне, что пойдут несколько со мною по бульварам; я согласилась, и мы прошли до Петровских ворот. Я простилась с детьми, а Герстель вдруг сказал мне: «Сюда с Петровки идет ваш знакомый Шевырев». В самом деле, это был он, и к великому моему удивлению раскланялся со мною и остановился.

«Вы были у меня раз, — сказал он, — жалею, что меня не было тогда дома». «Довольно, что вы это знаете, — отвечала я, — тогда мне хотелось вас поблагодарить за то, что вы стали за правду. У нас, к несчастью, редко находятся ныне люди, которые возвысили бы свой голос в пользу неправедно обвиненного.

— Я уверен был в вашем сочувствии.

— Благодарю вас, я всегда сочувствую всему Русскому.

Тут мы расстались. Мне приятно было видеть Шевырева и высказать ему мое о нем мнение.

21 ФЕВРАЛЯ

Была в Симоновом монастыре, у преждеосвященной обедни, оттуда у Катерины Федоровны Селивановской.

23 ФЕВРАЛЯ

Прошлого года в этот день было три месяца по кончине Валуева. Мы с Пановым были в монастыре, ныне я одна была там...

24 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

Иван Васильевич Киреевский нездоров. Жена его уверяет, что болезнь его произошла оттого, что Катерина Александровна рассказала ему свой сон про Языкова, и еще оттого, что Панов просил его написать о нем же статью для Сборника. Послушаешь этих женщин, так скучно станет!

25 ФЕВРАЛЯ, ВТОРНИК

Лила Елагина пишет, что в их стороне никто не получает Городского Листка, и что потому они не читали статьи Шевырева о Языкове, помещенной в пятом и шестом номере генваря месяца. Мне удалось послать им эти номера с Пелагеей Андреевной, бывшей Полонской, потом баронессой Черкасовой. Она доставит им эту статью 1 Марта.

27 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ

Унас стали мыть полы. Анна Ивановна с дочерьми ушла в церковь, а я занялась письмами. В 12 часов я оставила Ленушку, кухарку, домывать пол и вышла в переднюю комнату, чтобы запечатать письма. Вдруг отворилась дверь, я взглянула, и увидев входящего мужчину, подумала, что это покупатель лошадей. Но каково было мое удивление, когда он назвал меня по имени, и я узнала Панова! (Василий Алексеевич Панов — литератор, историк-славист, издатель. Входил в круг славянофилов: посещал салон Авдотьи Елагиной, тесно общался с ее сыновьями (в т. ч. от первого брака — И. В. и П. В. Киреевскими), дружил с Д. А. Валуевым, семьей Аксаковых. В 1840 в доме Аксаковых познакомился с Н. В. Гоголем, которого «пожертвовав всеми своими расчетами» вызвался сопровождать в Рим во время болезни. — «Культура»). Разумеется, что я очень ему обрадовалась и увела его в комнату Маши и Дуняши, стала ему говорить о том, что Василий Елагин и Николинька написали для его Сборника, но Панов принял это известие довольно холодно. «Что это значит?» — подумала я, и между тем, поспешила расспросить о брате его и Лизавете Александровне, бывшей Валуевой. Панов отвечал, что они здоровы, что вторая мать Валуева очень довольна этой свадьбой. «Только обо мне, — сказал он, — дурные вести». Я изумилась, не умер ли еще кто-нибудь, но видя, что он улыбнулся, отвергла эту мысль и ожидала с нетерпением продолжения его речи. «Я опять через несколько дней пойду в Симбирск, — начал он, — и пробуду там до августа». — «Зачем же, когда вы только воротились оттуда?». Он слегка покраснел и сказал: «Что вы на меня так пристально смотрите? Вы, верно, знаете? Я женюсь». «Ах!» — вскричала я и руки мои опустились. Несколько времени я молчала, потом сказала: «Я это знала». — «Но каким образом могли вы знать это, когда никто не знал?» — «Я предчувствовала, что нынешний год будет для вас решительным. Но по крайней мере, несколько утешает меня то, что предмет вашего выбора в Симбирске, стало быть, она Русская? — «О, Русская, совершенно Русская»! — «Но как же это случилось?» — «Я и сам не знаю, как. За две недели до решения я бы не поверил, если бы кто мне сказал, что это будет». — «Ну вот, это-то самое и пугает меня; что же вас заставило решиться?» — «Теперь уже поздно говорить. Зачем же вы меня так пугаете? Мне и без того страшно».

Мне стало его жаль: я скрыла свои чувства, и стала говорить ему о надежде на счастье, об уповании на милость Божью. «Молода ли ваша невеста?» — спросила я. — «Молода». — «Лет семнадцать?» — «Нет, это уж слишком незрело, ей двадцать лет». — «Хорошо, что столько. Я советую выбирать невест как можно моложе, потому что в таких летах жену скорее можно приучить к своему нраву и подчинить своей воле, а та, которая старше этих лет, та будет стараться подчинить себе своего мужа, потому что она знает уже все хитрости». — «Это правда». — «Скажите же, кто она такая?» — «Ее фамилия Головинская. Сестра ее воспитывалась в дурном обществе, в семье Лизаветы Петровны Языковой, но после она вышла замуж за Ермолова, родственника Хомяковых. И теперь стала примерною женой и даже исправила своего мужа, не величаясь этим». — «Так и должно. Надобно обоим стараться о взаимном усовершенствовании, не для хвастовства перед другими, а просто для того, чтобы видеть половину свою лучшее. В таком случае и жену можно назвать истинной помощницей, а не потому только, что она приказывает обед, а муж заботится о внешнем устройстве дел. Не в одном этом должна состоять взаимная их друг другу помощь».

Панов отвечал, что невеста его старалась уже во многом преодолеть себя, соображаясь с его мыслями. «Полюбите ее хоть немного, — сказал он, — передайте ей хоть часть той любви, которую...» — « Если вы будете с нею счастливы, то как же мне не любить ее? Мое сомнение же простительно: я ее не знаю, а может быть, ее добрые качества заставят и вас и друзей ваших благословлять тот день, когда вы ее узнали. Вот я желаю, чтобы вам Бог дал такую жену, какова Катерина Александровна (Свербеева, урожденная княжна Щербатова. — «Культура»). Вот это единственная женщина, которую я уважаю. Панов молчал, я спросила: «Хороша ли она?» — «Нет». — «Что же вы, господа поклонники красоты, так выбираете вопреки вашим толкам о красоте?» — «Есть красота душевная». — «Ну, этому вашему предпочтению такого рода красоты не совсем можно верить. Если же вы действительно цените ее более другой, тем лучше для вас». — «Напишите к моей невесте хоть несколько строчек». — «Да как я буду к ней писать? Я ее совсем не знаю. Разве так, на веру?» — «Да, напишите так».

Увы! Я подумала в эту минуту, что будто бы довольно будет желания Панова, чтобы наше знакомство продолжалось и после его женитьбы, и забыла, что с этим желанием может быть не согласна невеста. Может быть, надменная, суетная, тщеславная, она скажет: «Кто такой твой друг, любитель Русского? Я не знаю ничего Русского и знать не хочу». <...> Но, так и быть! Я сказала, что буду писать, и напишу. <…> Панов хотел уехать. «Погодите, вы еще мне не сказали, как зовут вашу невесту?» — «Анна Андреевна. Это дурное имя, не правда ли?» — «Нет, Анна — имя хорошо».

А в самом деле имя вместе с отчеством, мне не понравилось: оно напомнило свойства жены городничего в Гоголевой комедии «Ревизор» и свойства Анны Андреевны, жены Снегирева. Дай Бог, чтобы Симбирская Анна была для нас благодатью, а не наказанием! <...> Проклятая любовь! Панов, попавшись в брачные сети, перестает быть сыном Отечества и гражданином, и дай Бог, чтобы хотя остался в доме своем господином, а не рабом рабы своей! Прощай, все предприятия по области словесности! Прощай, благое намерение! <...> Все пропало! Бодрый труженик науки избрал себе цель животную, которая приводит к ничтожности.

О горе! О беда!

Затейщика того,

кто выдумал любовь,

Кнутом бы, без суда!

Он много сделал злого!

Жена и дети, друг,

большое в свете зло!

От них все скверное у нас произошло!

Это дивные истины, высказанные поэтами. Остаемся только мы трое верными сынами православной Руси: я, простой человек, Константин Великий (Константин Аксаков — «Культура»), Петр Васильевич Киреевский, то есть Петр Пустынник. Увы! Нашего полку убыло, полку вольных людей Москвы православной!

28 ФЕВРАЛЯ, ПЯТНИЦА

Впрошлую, бессонную ночь я написала два письма к невесте Панова. Первое вылилось из сердца, другое короче и церемоннее. Думаю послать первое, потому что оно отвечает моему характеру; сдерживать его — это другое дело, но изменять — никогда. Пусть невеста его знает меня такою, какова я в самом деле!

Письмо к будущей жене Панова:

«Привыкнув с молодых лет до старости говорить согласно с чувствами, не могу начать к вам письма церемонным приветствием: «Милостивая Государыня»... Позвольте лучше назвать вас нашею радостною надеждою, потому что друзья Василия Алексеевича, к числу которых принадлежу и я, надеются, что вы принесете с собою благодать семейного счастья в дом будущего вашего супруга. Если в числе лучших душевных удовольствий почитают возможность доставить ближним какое-нибудь утешение, то с чем можно сравнить то наслаждение, если вы устроите навсегда счастье человека, истинно того достойного? Желаю верить, что такова предположенная вами себе цель. Помогите моему неверию, оправдайте полную к вам веру жениха вашего. Просить себе вашего доброжелательства могу только на том основании, что люблю и уважаю жениха вашего, но этого довольно для любящей невесты и будущей ласковой, гостеприимной хозяйки. Друзья мужа ее будут ею приняты благосклонно.

С женихом вашим я познакомилась в доме Елагиных, родственников поэта Жуковского. О себе скажу вам, что я человек старый, простой, мало верящий женщинам и любящий сердечно все Русское. Уважающая в вас выбор достойного человека Елисавета Попова».

Письмо второе, оставленное, потому что оно церемоннее, а я люблю простое обхождение:

«Милостивая Государыня Анна Андреевна.

Друзья Василия Алексеевича, к числу которых принадлежу и я, надеются, что вы устроите его счастье. Оправдайте наши надежды и будьте для него и для нас звездою благодати. Он достоин быть счастливым; а что выше наслаждения устроить навсегда чье-нибудь счастье? Для доброй жены будет приятно видеть людей, которые любят и ценят мужа. На этом основании предъявляю право мое на ваше доброжелательство, а вас не могу не любить, постигая, сколько вы дороги сердцу Василия Алексеевича.

С Василием Алексеевичем я познакомилась в доме Елагиных, родственников поэта Жуковского. Человек я старый, простой и любящий пламенно все Русское. Уважающая в вас выбор человека достойного Елисавета Попова».

Была у Киреевских, желая навестить Ивана Васильевича, потому что он все хворает. Ему лучше. Он звал меня завтра, чтобы праздновать именины его матери, и мне стало очень приятно. От них приехала к одной женщине: она всегда говорит мне о разных пустяках и безделках, которые для нее дороги, а меня всегда старается остановить в речах. Если я слушаю ее терпеливо, то и она обязана также быть ко мне снисходительна. Впрочем, я ей никогда не говорю ни о Валуеве, ни о Панове, но об Аксакове. Чувства бескорыстные и безотносительные понимают только мужчины, да моя несравненная чистая душой Катерина Александровна. А в прочих женщинах:

Нечисто в них воображенье,

Не понимает нас оно,

И призрак Бога, вдохновенье,

Для них и чуждо, и смешно.

ТОТ ЖЕ ДЕНЬ

Обедала я у Катерины Александровны. Мы сошлись с нею в разных мыслях относительно журнала, который хотел издавать Языков под именем Чижова, и относительно Петра Михайловича. В первый раз еще мы свиделись друг с другом по возвращении из Тулы. Бедная Анна Александровна Елагина осталась там в своем доме, до шестой недели поста. Чувствую и понимаю, как ей тяжело будет оставить собственный свой дом, тишину свою и уединение, и приехать в полный шума и жизни дом сестры своей. Здесь нет шума светского, но где десять человек детей, там нельзя не быть живости и даже шуму. Так и мне, когда надобно было оставить дом родительский, то сердце наполнено было горечью, и я прощалась с частоколом, с фонарным столбом и с нашею улицей...

... Здесь, в этой заветной книге, которой доверяю более, нежели даже отцу духовному, здесь хочу хвалить мою несравненную Катерину Александровну. <...> По смерти Языкова она старается всеми силами убедить брата его Петра Михайловича выполнить мысль Николая Михайловича и дать обещанные деньги на издание журнала, издателем которого был назначен Чижов. Петр Михайлович, жалея, кажется, денег, отговаривается всеми мирами, например, тем, что он не знает Чижова, что за Чижова надобно поручителя, и когда ему Катерина Александровна представила Хомякова, то он сказал, что не довольно того, чтобы Хомяков считал Чижова, надобно еще кого-нибудь, кто бы считал Хомякова. Одним словом, по моему, он просто извивается мелким бесом и кидается из дверей в двери, из окна в окно, чтобы только оставить при себе любезные денежки.

2 МАРТА

Истинно добрая Анна Петровна Зонтаг подарила мне 25 рублей серебром, а я поспешила послать их в Новгород к священнику Орнатскому <…> к Покрову. На почту в Февраль истрачено 1 р. 50 к. серебром. Вечером я захворала и не спала.

6 МАРТА

По приглашению несравненной Катерины Александровны я была на первой лекции Грановского. Он читал превосходно! Все слушатели были довольны.

7 МАРТА

Получила письмо из Воронежа. Слава Богу! Милый внук мой здоров! Я сидела до полуночи и писала в любезный город.

8 МАРТА, ПОНЕДЕЛЬНИК

На нынешний день видела я во сне моего любезного, любимого Государя Александра. Он разговаривал так благосклонно со мною, что этот сон много меня утешил.