Дарья ЕФРЕМОВА

21.09.2019

Девушка с синими волосами, легенда Сети, гуру для многочисленных подписчиков, литературная маска. Автор четырех сборников — ​«Хроники хрущевок», «Внесезонные обострения», «Непечатные знаки», «Present Continuous» — ​и множества искренних, очень человечных, ироничных, грустных и светлых стихов, опубликованных в «Живом журнале», «Фейсбуке», «Инстаграме». «Культура» пообщалась с Мальвиной Матрасовой.

культура: Немногие поэты способны дать четкий ответ на вопрос о том, когда и при каких обстоятельствах начали писать стихи. Обычно говорят что-то неопределенное: в отрочестве, юности. Вы же убийственно точны — ​10 июня 2016 года.
Матрасова: Да, в тот вечер у нас с приятелем случился жаркий спор. Я села и сочинила свое первое стихотворение. Оно было о любви и называлось «Когда-нибудь я стану очень старой».

культура: А дальше, следующие строчки?
Матрасова: «Из моей жопы будет сыпаться песок. Я настрочу три тома мемуаров. И охренительной длины свяжу чулок». Это сразу же разлетелось по интернету. Выбрала себе нелепый псевдоним, поставила на аватарку дурацкую картинку, и понеслось. Наверное, я так и не научилась относиться к Матрасовой серьезно, она такой и задумывалась — ​нелепой, дурацкой. Поэтому и получилась живой. В общем, спор выиграла, но, оказалось, начать писать просто, а закончить — ​невозможно.

культура: Согласны с сентенцией Пушкина, что поэзия должна быть глуповата?
Матрасова: Не глуповата, а немного легкомысленна. Нет ничего более смешного, чем человек, слишком серьезно относящийся к самому себе.

культура: Ваш лирический герой трудноуловим. Возникает ощущение, что он переживает глобальные метаморфозы — ​перед читателем то ребенок, то женщина, то мужчина, то ангел, то человек, страдающий душевным расстройством. Как строите с ними отношения?
Матрасова: Я влюблена в своего персонажа — ​неважно, сумасшедший это или старуха: в каждого, здесь и сейчас. Поэзия — ​всегда про эмпатию, погружение в образ. Когда пишу ту или иную историю, растворяюсь полностью и абсолютно. Творческая кухня — ​то, что меня окружает. Любой незначительный эпизод, пролетевший мимо аромат или запах подгоревшей каши, обрывок диалога, звон проезжающего мимо трамвая… Все может сложиться в сюжет, образ, метафору. Пишу легко, много, всегда и везде.

культура: К какому направлению, традиции себя относите?
Матрасова: В послевоенном итальянском кино царил неореализм: Висконти, де Сика. Их фильмы — ​истории про людей, которые живут рядом. Про парня с соседнего двора. И мне очень нравятся подобные ленты. Думаю, то, чем занимаюсь, — ​это немного трансформированный неореализм. Я бы сказала — ​постсоветский неореализм.

культура: Кто из современных поэтов Вам интересен?
Матрасова: Люблю Бориса Рыжего. Считаю поэтом Егора Летова. Очень нравятся стихи Александра Литвинова, писавшего под псевдонимом Веня Д’ркин. Его творчество оказалось незаслуженно забыто после ухода Литвинова из жизни в 1999 году. Малочисленные ДрФесты держатся на голом энтузиазме.

культура: Можете напомнить какие-то его строки?
Матрасова: Одно их моих любимых произведений — ​«Девочка с флейтой»:

Молчи, тебя просто нет.
Я тебя выдумал сам.
Ты — ​звон золотых монет.
Ими полон пустой карман.

С тобою тепло и светло,
С тобою я сыт и свят.
И искренне, всем назло,
Ты веришь, что я богат.

Молчи, тебя просто нет.
Ты — ​не больше, чем дым,
Дым от моих сигарет —
Дешевых «Ватр» и «Прим».

Девочка с флейтой…

культура: Что Вам близко из классики, русской или зарубежной?
Матрасова: У меня сложные отношения с классикой — ​закормили в школе. Признаю ее величие, но для удовольствия читать не буду. Маяковского люблю. Но он уже не актуален. Сейчас другие формы, сюжеты. Иной ритм восприятия текста. Хотя история циклична, рано или поздно снова начнут подражать классикам или поэтам Серебряного века и читать их не только в школе. А вот шестидесятники — ​прекрасны. Причем, наверное, все — ​как явление, собиравшее стадионы.

культура: Что скажете о современной поэзии?
Матрасова: В этом году сидела в жюри конкурса «Всемирный день поэзии». Прочитала тексты нескольких тысяч участников. Современная поэзия очень разная. Многоликая. Есть и подражатели классиков, и подражатели шестидесятников, и подражатели Хармса. А также авторы с собственным неповторимым стилем. В наше время путь от писателя к читателю сократился до точки. Достаточно выложить текст в твиттер — ​и через пять секунд тебе ответят из Германии или Австралии.

Самая большая проблема — ​небольшое количество действительно удачных стихов. Впрочем, так было всегда, просто раньше вещи, не достойные внимания, не доходили до читателя. Но хорошие тексты не могут раствориться в общей массе, они найдут аудиторию.

культура: Есть мнение, что современный лирический герой достаточно однообразен — ​эдакий горожанин с гаджетом: ироничный, тонко чувствующий, слегка брюзгливый…
Матрасова: Мы с вами читаем разную поэзию — ​тот лирический герой, которого Вы описали, мне едва знаком. Есть очень женские стихи. В них существуют либо девочки, обожающие влюбляться, либо женщины-вамп и стервы. Мужские типажи — ​они всегда скептики, всегда циники, всегда немного бродяги, ни к чему не привязанные — ​ни любви, ни семьи, ни Родины.

Но вообще не верю в однообразие: у лирических героев очень разные голоса. И у меня нет какого-то одного лирического героя.

культура: Поэзия сейчас на подъеме или в загоне?
Матрасова: Главное, она жива. Стадионов не собирает, однако публика заполняет бары, квартирники, скверы. Был в прошлом году такой флэшмоб: «Читаем стихи в парках». Молодые поэты вставали где-нибудь у фонтанов, декламировали строчки. Получилось здорово, живо, молодо.

А вообще, хорошая поэзия — ​это еще и музыка. Хотя не обязательно любая музыка — ​поэзия. Некоторые из моих любимых авторов — ​Летов, Д’ркин — ​музыканты. И Борис Гребенщиков, и Диана Арбенина… Не случайно сейчас поэты создают коллаборации с музыкантами — ​либо поют, либо читают стихи под музыкальное сопровождение.

культура: Некоторые авторы «старой школы» болезненно относятся к переложению своих строк на музыку.
Матрасова: Они вообще ко всему так относятся, например, к тому, что их вещи читают со сцены, путая слова. Я придерживаюсь иной точки зрения. Ничуть не обижусь, если забудут половину моего текста. Или споют песню на мои стихи. Произведения должны жить.

культура: Не хотите войти в какое-нибудь профессиональное сообщество? Или для Вас важно существование именно в интернете?
Матрасова: Думаю, в профессиональных сообществах попросту не пройду фейс-контроль. Да и не надо — ​они давно запылились и пожелтели.

культура: У Вас довольно обширный фан-клуб: часто благодарят за стихи, но иногда и ругают. Вы, например, написали «чудес не бывает, даже в конце самой счастливой сказки все умирают», а люди расстроились: «Мальвина, не лишайте веры в чудо». Ощущаете свою ответственность?
Матрасова: Не так уж много поклонников: суммарно тысяч десять. Это скорее читатели, чем подписчики, и мне очень нравится вести с ними диалог. Интересно, что они отвечают, какие задают вопросы, я тоже могу о чем-то спросить. Вот раньше устраивали встречи с читателями — ​в строго определенное время, регламентировано. Сейчас это процесс непрерывный, неостановимый. Мы всегда на связи, в диалоге, мы дружим. Чувствую огромную ответственность, а значит, не имею права врать. Я должна быть честной с собой и с ними. И если в какой-то момент кажется, что чудес нет, нужно об этом сказать.

культура: Ваша биография — ​тайна за семью печатями. Что Вы окончили, есть семья, дети?
Матрасова: Информации обо мне нет, потому что я так хочу. Личность человека и его творчество — ​вещи, существующие параллельно. Я училась в творческом вузе, но не в Литературном институте. Занимаюсь драматургией уже пять лет. Но это я, а биография Мальвины рождается в Сети. С тех пор как она появилась, вся ее жизнь проходит на виду у людей.

культура: Есть ли стихи, которыми особенно гордитесь?
Матрасова: Всегда считаю любимым текстом тот, что написан последним. И хотя в интернете меня неоднократно называли «поэтом одного стихотворения», упоминая каждый раз разное: «Девочке три, она едет у папы на шее…», «Особый случай» («Жили-были, варили кашу») и «Леха» («С булочкой и с кефиром») — ​любимых вещей все же много. Сейчас это стихотворение «Бессмертен» — ​про двенадцать смертей: 

«…Свой первый раз умер от острого чувства стыда, в промокших трусах в детсаду после тихого часа. Второй — ​захлебнувшись холодной водой из пруда (лет в восемь. Достали на берег практически сразу, он сам задышал, и понесся купаться опять). Четвертый — ​когда неудачно летел на тарзанке. Ангина отметилась смертью под номером пять (когда он без шапки весь вечер катался на санках).

Свой третий раз вспомнил он сразу же перед шестым. Он был с ним во сне, потому он его не заметил. По комнате облаком плыл удушающий дым, но ветром прохладным из форточки изгнан был третий.

В шестой раз он умер, когда признавался в любви той девушке, чье он сегодня и имя не вспомнит. Седьмой — ​после драки валяясь в грязи и крови. Восьмой — ​от похмелья (тут правильней «сдох» или «помер»).

Девятый раз умер от счастья, взяв на руки дочь. Десятый — ​когда эта дочь назвала его папой. Одиннадцатый — ​в ту дождливую страшную ночь, когда свою первую дочка встречала в палате, но все обошлось, вот же счастье, что все обошлось.

Двенадцатый раз — ​наблюдая закат в океане, смотря, как с небесной земная сливается ось, и от красоты себя чувствуя легким и пьяным.

Он сбился со счету, которая это из встреч. Заплакали внуки, понурили головы дети. Он думал — ​отпустит, таблетку принять и прилечь.

И в этот момент наконец осознал, что бессмертен».

***

Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху все видно совсем по-другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы.

Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как еж, и как мишка огромный.
Папа умеет и знает вообще все на свете.

Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Сперла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым.

Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаенном кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: ты же не выдержишь, старый.

Девочка курит в окно и отрезала челку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем-то достал новогоднюю елку.
Девочке это давно совершенно не нужно.

Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот, или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью.

Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит ее паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами.

Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
дочка сказала, что он превращается в деда.

Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется елку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик.

Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
девочка хочет домой, хочет к папе на ручки.

Девочка женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.

Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким.
Девочка знает, что все обязательно рухнет.
Девочке хочется взять и сбежать без оглядки

в мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влет все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
и ей все видно совсем по-другому, чем снизу.

Особый случай

Жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки.
Как и все, становились старше. На балконе хранили санки,
под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней елки.
В общем, в принципе — ​не тужили. С расстановочкой жили, с толком.

Берегли на особый случай платье бархатное с разрезом,
два флакона духов от гуччи, фетра красного пол-отреза,
шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки.
А в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.

Время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки,
и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки.
Фетр моль потихоньку ела,
лодка сохла и рассыпалась.
И змея, заскучав без дела,
в водке медленно растворялась.

Санки ржавились и рыжели.
Испарялся закрытый гуччи.
Жили, были, и постарели,
и всё ждали особый случай.

Он пришёл, как всегда, внезапно.
Мыла окна, и поскользнулась.
В тот же день, он упал с инфарктом.
В этот дом они не вернулись.

Две хрустальные рюмки с водкой,
сверху хлеб, по квартире ветер.
Полным ходом идет уборка,
убираются в доме дети.

На помойку уходят санки,
сумка с лодкой, дырявый фетр.
Платьем, вывернув наизнанку,
протирают за метром метр
подкроватные толщи пыли.
В куче с хламом — ​духи от гуччи.

Вот для этого жили-были.

Вот такой вот «особый случай».

Не одна, а девять

Стискивай зубы и делай, что должен делать, будто ты кошка, и жизнь не одна, а девять. Можно растратить хоть пять на не то, что хочешь. Есть запятые, но точно не будет точек.

Как-нибудь после успеешь заняться спортом. Может, потом испечёшь тот прикольный тортик. Выучишь хинди, китайский и эсперанто. Но не сегодня и даже не послезавтра.

Съездишь на море, в Париж, на Байкал и Бали. В велопробегах получишь пятьсот медалей. Книгу прочтешь, ту, что год, как лежит на полке. И под окном, как хотелось, посадишь елку, чтоб в Новый год наряжать и пускать салюты, радостно снег обливая фонтаном брюта. Платье то купишь, и ту дорогую брошку. Всё отложи, всё успеется, ведь ты — ​кошка. Людям, конечно, в этом не повезло — ​жизнь лишь одна, и кончается полусло

Фото на анонсе: vk.com/m.matrasova