Михаил ГОЛУБКОВ

05.09.2019

4 сентября в рамках Московской международной книжной ярмарки Юрий Поляков представил новую книгу «Веселая жизнь, или Секс в СССР».

Кажется, что роман адресован не множеству читателей, а лично тебе. Это свободный разговор автора со своим другом, разговор легкий, непринужденный, который носит сугубо личный характер. Автор пользуется всеми правами частного лица, смешивая в свободной беседе значимое и мелочи, серьезное и неважное, литературные проблемы и литературный быт. Так шутить и иронизировать можно только в дружеской беседе, в полной уверенности, что тебя поймут. А уж когда автор предлагает посмеяться над собственными неудачными любовными похождениями, которые вопреки ожиданиям так ничем и не закончились, то хочется дать честное слово, что все останется между нами.

Создающийся в результате эффект дружеской беседы объясняется тем, что в романе есть образ почти незаметный, но очень важный. Это образ читателя, близкого друга автора, присутствие которого мы ощущаем буквально в каждой строчке . Именно к нему обращается писатель, именно он выступает в качестве собеседника, которому можно доверить буквально все. Без него подобная повествовательная структура не могла бы сформироваться: кому бы еще так доверительно можно обо всем поведать? Именно его присутствие мотивирует и авторские оговорки: «докончу как-нибудь потом», и обращения «возлюбленный читатель, скорее туда, в золотую советскую осень 1983 года!».

Разумеется, Ю. Поляков — не первый, кто обратился к этому приему, введя в свой роман образ читателя-друга. Можно, наверное, говорить, что в русской литературе последних двух столетий сформировался жанр романа-диалога, романа-беседы, в котором образ читателя-друга столь же важен, как и образ автора-повествователя. И чаще всего это происходит тогда, когда в произведении ставятся проблемы литературные, когда на обсуждение с читателем выносятся вопросы романтизма и реализма или же реализма и постмодернизма. «Веселая жизнь...» Юрия Полякова развивает эту жанровую традицию.

Поляков обращается к жизни и нравам литературной среды, которую он великолепно знает и к которой принадлежит. Это не первое обращение Полякова к хронотопу писательского дома. Вспомним знаменитого «Козленка в молоке», действие которого по преимуществу происходит в ЦДЛ. Конечно же, писательский дом за почти уже столетнее свое существование сформировал такую ауру, не почувствовать которую невозможно. Но это показано автором с такой иронией, что всякий пиетет тут же разрушается. Как в «Козленке...», так и в «Веселой жизни...» главным местом, центром писательского бытия оказывается ресторан в Дубовом зале, а все литературные вопросы решаются после изрядной доли амораловки (такой напиток, изготовленный первыми кооператорами, пили в начале 90-х герои «Козленка...») или же коньяка и водки (как в 1983-м, когда амораловку еще не поставили на поток). Для того чтобы попасть в комнату писательского парткома, где, собственно, и завязывается конфликт, необходимо пройти весь Дубовый зал и подняться по специальной винтовой лесенке, при этом дверь парткома сразу же выходит в ресторан. В минуты особой партийной необходимости гений места, официант Алик, носит рюмки с коньячком и закуской прямо в партком, который оказывается на деле самым что ни на есть ресторанным кабинетом с определенной долей приватности.

В «Веселой жизни...» мы сталкиваемся с иронической романтизацией последнего советского десятилетия, в которое погружается, устав от юбилейной суеты собственного шестидесятилетия, автобиографический герой Полякова. Здесь есть и безжалостная самоирония, и история травли маститого писателя «русской партии» Ковригина, за которым угадывается Владимир Солоухин. С жанровой точки зрения, этот роман тяготеет к «Алмазному моему венцу» Валентина Катаева, где литературная ситуация 20-х годов осмысляется спустя несколько десятилетий, а реальные участники литературного процесса скрыты за псевдонимами. Нечто подобное мы видим и в «Веселой жизни...»: по признанию самого автора, там нет практически ничего вымышленного и он в самом деле был назначен на роль председателя партийной комиссии СП, призванной покарать опального художника. Он лишь слегка изменяет имена: себя именует Полуяковым, известный телезрителям того века политический обозреватель Бовин назван Вовиным, редактор «Литературного обозрения» Леонард Лавлинский появляется как Флагелянский...

Реальная историко-литературная основа сюжета связана с событиями андроповского времени, теми полутора годами, когда он оказался на посту генсека КПСС. Обнаружив катастрофические провалы не только в трудовой дисциплине (облавы в банях, пивных барах, ресторанах, кинотеатрах и прочих местах досуга запомнились многим современникам), но и в идеологической сфере (катастрофическая эрозия классовых принципов советской литературы и искусства), Андропов ополчился на так называемую «русскую партию» — тех писателей, критиков, художников, которые сумели вспомнить о том, что кроме классовых подходов есть еще и национальные взгляды. С этим коммунист Андропов смириться не мог. Решено было, что атаку на «русскую партию» начнут с Солоухина, который, повторимся, в романе Полякова выступает как Ковригин. Впрочем, автор щедро разбрасывает приметы, по которым нетрудно распознать прототипа: нарочитое оканье, перстень с портретом Николая Второго на пальце правой руки, странное переплетенье двух образов жизни: патриархально-деревенского («Прийти на заседание парткома не могу. Уезжаю. Домой. В деревню») и барственно-заграничного с обилием загранкомандировок с весьма щедрыми суточными.

Реальная история, описанная в романе, когда совсем уже одряхлевшая советская партийная элита пыталась из последних сил вернуть литературу и жизнь к партийно-классовым обветшавшим лозунгам, и задумавшая публичную расправу с ярким русским писателем, может быть осмыслена в самых разных аспектах — от глубоко трагического до сатирического. Поляков, пожалуй, выбирает последний путь: свойственная ему ирония в этом романе достигает наибольшей остроты. Показывая самого себя в образе молодого писателя Полуякова, смешного, немного наивного, безуспешно ищущего любовных приключений со сверхновой звездой советского кино Летой Гавриловой, он и многие другие ситуации погружает в стихию комического. Казалось бы, на стороне мэтра Ковригина должны быть все авторские симпатии, но глава «русской партии» выглядит смешным и несерьезным: чего стоят его визиты в партком писательской организации из Дубового зала ресторана ЦДЛ в момент смены блюд! Скоморошьи извинения («Жестоко ошибся. Сердечно раскаиваюсь. Заблуждался в гордыне») смотрятся как прямые издевательства, а просьба выйти из парткома и подождать обсуждения воспринимается с радостью:

— Благодарствуйте заранее! Мне, наверное, уже и корейку принесли. (Вспомним, что путь в комнату парткома пролегал через ресторанный Дубовый зал, так что до дымящейся корейки было рукой подать).

И все же единственным, кто не стал голосовать за исключение Ковригина из членов КПСС, был милый смешной начинающий писатель, автор двух повестей, тот самый Полуяков, которого Ковригин отказался позвать за праздничный стол с той самой корейкой, не увидев в нем человека, в самом прямом смысле повлиявшего на его судьбу. Но Полуяков не обиделся: наверное, ироничный взгляд на мир, свойственный герою и его творцу, страхует личность от таких глупостей.

В общем, интересный получился роман. Людям, жившим в 80-е годы, будет очень интересно вспомнить быт и бытие той эпохи. Вспомнить литературную и общую историю. Тем же, кто не жил, интересно будет узнать о том и о другом.

Фото на анонсе: dkmg.ru