Дарья ЕФРЕМОВА

04.10.2018

В издательстве «Росмэн» вышел «Дневник собачки Сони» — долгожданное продолжение серии об обаятельной дворняжке, размышляющей обо всем на свете — на этот раз в стихах. О собаках старой и новой ментальности, вышедшей из моды поэзии и злободневной прозе «Культура» поговорила с известным детским писателем Андреем Усачевым.

культура: Собачка Соня не появлялась очень давно. Трудно было ее возвращать? Не боялись оказаться в заложниках у собственного мифа?
Усачев: Первая «Соня» была написана 30 лет назад. Разумеется, я не думал ни о каком продолжении. Во всем виноваты читатели. В последние времена — благодаря телевидению — появилась «сериальность мышления». Все жаждут продолжения полюбившихся мифов. Ну и создателям вроде как неплохо, раскрученный бренд — всегда выгодно. Меня уже давно просили написать продолжение, но я никак не мог решиться. Трудно войти в одну реку дважды. Не мог найти то внутреннее состояние, которое, наверное, можно назвать любовью, а без нее нельзя писать вообще. Ну и, конечно, был страх, что вторая книга будет хуже первой. Так происходит почти со всеми продолжениями, начиная со второго тома «Мертвых душ». Помогли мне, как всегда, стихи.

культура: Заметила, что в новой книге довольно много наблюдений за сегодняшней жизнью — псы ругаются из-за фонаря, прямо как в соцсетях, все сидят по домам, а кто-то придумал злобного маньяка, чтобы было кого бояться. Что-то еще удивляет Соню? Она же, наверное, собачка старой ментальности.
Усачев: Конечно, за тридцать лет все изменилось: в конце 80-х не было ни банков на каждом углу, ни тем более вездесущей рекламы. Но душа-то не меняется. И не только Соня, как Вы тонко заметили, «собачка старой ментальности», но и автор тоже. Поэтому «старый башмак в канаве» вкуснее новых сосисок. Впрочем, от сосисок мы тоже не отказываемся. И как-то уживаемся с современностью.

культура: Соня ведет поэтический дневник. Как относитесь к расхожему утверждению, что поэзия умерла. Дело в «прагматическом времени» или от стихов все немного устали?
Усачев: Во всем есть свои подъемы и спады. В поэзии тоже. Конечно, она не умерла, просто перестала быть модной. От поэзии отошли массы: волна прошла, и количество серфингистов уменьшилось. Теперь модным стал футбол, потом еще что-нибудь. Это нормально. И в какой-то мере объяснимо, даже в нашей сугубо поэтической стране: во время перестройки столько вышло из-под спуда — запрещенные рукописи и непечатаемые поэты, старые и новые. Это был, как тогда говорили, «пир духа», и в каком-то смысле мы переели.

культура: Жанр дневников — тоже уходящий. Чем отличаются дневники на бумаге от сетевых, скажем, в «ЖЖ»? По большому счету авторы и того, и другого не против, чтобы их прочитали.
Усачев: В общем, так и есть. Но главное отличие бумажных дневников от сетевых — в их несиюминутности, в отсутствии расчета, что их немедленно, через пять минут прочтут. И хотя автор дневника предполагает, что его когда-нибудь опубликуют, он прежде всего пишет для себя, для памяти, набрасывает строчки и мысли, которые ему могут пригодиться в работе. Образцовые в этом смысле дневники Михаила Пришвина. Там и события, и черновики. Сеть же рассчитана на немедленный отклик. Поэтому часто поверхностна и вылавливает только мелкую рыбешку. Вообще, всеобщая образованность вкупе с возможностями интернета совершила психологический переворот — каждый чувствует себя писателем. Вещателем. И никаких тебе редакторов, сами с усами. А слово «ЖЖ» смешное.

культура: Из Ваших интервью можно сделать вывод, что особых различий между детской литературой и взрослой Вы не делаете.
Усачев: Думаю, важно разделять детское чтение и детскую литературу. Пушкин не писал для детей, так же как Стивенсон, Жюль Верн, Конан Дойл. Но дети их читают, потому что тексты изложены понятным языком, в них говорится о понятных — по крайней мере сюжетно — вещах. Это нельзя назвать детской литературой, но можно назвать детским чтением. Писатели, работающие для детей, остаются взрослыми людьми, и эту «взрослость» выкинуть из себя невозможно. Поэтому в хорошей детской книге всегда есть второй или третий план, есть то, что будет радовать и взрослый ум. И сердце. Сердце у человека не взрослеет. И не стареет. Возможно, это звучит категорично, но взрослые, которые не любят детских книг, кажутся мне ущербными. Наверное, я так и не прояснил вопрос, для кого и зачем пишут детские писатели. Формулирую так: для себя маленького. Я пишу книжки, которые мне самому интересно было бы прочесть в детстве.

культура: Как думаете, нужно заставлять ребенка читать? А взрослого — мотивировать? Очень популярный сейчас слоган: читать модно. Или еще так: не читать — стыдно.
Усачев: Конечно, хотелось бы, чтобы читали ВСЕ. Но такого не было и никогда не будет. Есть люди, которые, хоть наказывай их, читать не станут. И есть те, кто — хоть прячь от них книги, хоть сажай в тюрьму — все равно будут страстными читателями. Первых процентов тридцать-сорок, вторых, может быть, десять. И с этим ничего не поделаешь. Борьба, если так можно назвать усилия писателей, библиотекарей и просветителей, идет за вторую половину человечества. Мотивировать и завлекать, конечно, надо. Заставлять — нет.

Вообще неважно, с чего человек, прежде всего ребенок, начнет читать. Помню, как-то ко мне после одного выступления подошла женщина и сказала: «Спасибо! После вашей книги мой ребенок начал читать!» Мне стало интересно, после какой. Я думал и про «умную Соню», и про «Дедморозовку». А она сказала: «После ваших с Успенским страшилок!» В свое время мы с Эдуардом Николаевичем выпустили книжку «Ужасный фольклор советских детей». Это даже не художественная книга, а сборник детских страшилок. И девятилетний оболтус начал читать. И пусть он лучше начнет со страшилок и дойдет до Толстого, чем, надорвавшись на «Войне и мире», не будет читать вообще.

Встречал множество начитанных мерзавцев и дураков, которых книги не сделали умнее, добрее, лучше. И наоборот. Среди моих деревенских знакомых, например, есть Валентина Ивановна Шихина. Ей 80 лет. Ни разу не видел ее с книжкой и думаю, что после школы она ничего, кроме сельскохозяйственного календаря, не читала. Вся ее жизнь — огород, куры, дети, внуки... Но это одна из самых умных женщин, которых я встречал. Мудрая. С тонким пониманием жизни. И с прекрасным чувством юмора. И таких людей много.

культура: Недавно был Ваш юбилей. Как относитесь к праздникам, поздравлениям, творческим вечерам?
Усачев: В юбилеях есть что-то похоронное. Говорят только хорошее, как о покойниках. И в этом присутствует некая оптимистичная глупость. Но я к этому отношусь спокойно. Раз так принято, пусть так будет. Хотя судить об этом квалифицированно не могу: в этом году в Российской государственной детской библиотеке у меня был первый и единственный творческий вечер. И тот не очень получился: задумывал большую программу, а спел только две песни. Остальное время ушло на моих прекрасных друзей, которые тоже хотели выступать, говорить хорошие слова. Это я без иронии. Просто так вышло.

культура: Существует для Вас такое понятие, как писательская зрелость? Или — человеческая?
Усачев: Писательская зрелость, как и человеческая, это, наверное, понимание своих возможностей, того, что ты можешь и чего нет. В молодости мне казалось, что я могу, как Гоголь и как Булгаков, а сейчас осознаю, умею немного, но стараюсь делать это хорошо. И еще, наверное, всякая зрелость состоит в понимании того, что действительно важно, а что не очень... Я, правда, еще не достиг этой зрелости. Но очень стараюсь.

культура: Как-то Вы сказали, что научились относиться к жизни менее серьезно.
Усачев: Не помню, когда, где и в отношении чего сказал такую глупость. В жизни людей много печального и трагичного. Иногда в этом и их вина, а иногда социум заедает. Писатель не может жить без сочувствия, даже если у него лично все в порядке. Можно, конечно, относиться ко всему с юмором. Без этого вообще трудно, он выручает в самых сложных ситуациях. Но чувство юмора не должно заменять все остальные чувства.

Фото на анонсе: Артем Геодакян/ТАСС