Гнев и меланхолия де Кирико

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

05.09.2017

AdMarginem в серии «Совместная издательская программа с МСИ «Гараж» выпустило мемуары основателя метафизической живописи Джорджо де Кирико.

Книга попадет в руки отечественному читателю своевременно: в Третьяковской галерее недавно завершилась первая масштабная ретроспектива итальянца. Хлесткие, желчные, бьющие наотмашь, но при этом увлекательные «Воспоминания о моей жизни» (перевод Елены Таракановой) — возможность познакомиться с творческой кухней художника, узнать о его взглядах на модернистское искусство, а заодно попытаться разобраться в запутанном конфликте с сюрреалистами.

Нужно отметить: обе части книги де Кирико создавал уже в зрелом возрасте — первая вышла в 1946 году, когда автору было 58 лет, за вторую он взялся в 1960-м. Известный живописец предстает сложившимся человеком твердых взглядов. Он постоянно упрекает оппонентов — интеллектуалов-снобов — в пренебрежении его творчеством. При этом сам бравирует благородным происхождением, подчеркивая превосходство. Вот один из характерных пассажей: «…Побуждаемые завистью, фессалийские мальчишки пытались сбить моего змея за то, что он больше и красивее; к тому же они видели, что одет я лучше, живу в доме, который лучше, чем их, понимали, что я умнее, знаю больше, чем они, и поэтому меня нужно предать анафеме. Подобно тому, как это происходило тогда, сегодня некоторые художники, интеллектуалы, модернисты и прочие завистливые ослы, объединившись в своего рода Священный Союз, вставляют мне палки в колеса, мешая моей работе живописца».

Борьбе с ангажированными критиками, равнодушной прессой, а также современными художниками (те, «достигнув зрелости и даже будучи стариками, в своих изображениях фруктов и прочих объектов преуспевают лишь в создании мазни, выглядящей как экскременты животных, застывшая лава или высохшая грязь») посвящена львиная доля мемуаров. В число неприятелей порой попадают мастера, чей авторитет сегодня невозможно поколебать — Сезанн, Гоген, Ван Гог. Достается и Дерену, которого де Кирико в целом высоко ценил: «Андре Дерен — художник, наделенный талантом, однако успехом он главным образом обязан своим поступкам, а не живописи. По сути дела, он — грубиян; он всегда молчит, если кто-то к нему обращается, он отворачивается и что-то хрюкает в ответ, а на улице делает вид, что не узнает знакомых». Еще больше оплеух получают сюрреалисты: «Эту группу низкопробных индивидов возглавлял некто, возомнивший себя поэтом и откликавшийся на имя Андре Бретон, а его aide-de-camp (соратник. — прим. переводчика) был другой псевдопоэт по имени Поль Элюар, бесцветный, заурядный юноша с крючковатым носом». Конфликт с сюрреалистами случился в годы Первой мировой, когда итальянец покинул Париж, а бывшие друзья, по его словам, попытались завладеть оставленными картинами, чтобы заработать на них. Любопытно, что де Кирико некоторое время продолжал дружить с Элюаром: даже создал для его жены Галы реплику «Тревожных муз».

Следующая ключевая тема — зарождение направления «метафизическая живопись». Автор излагает вполне каноническую версию, правда, с присущей ему эмоциональностью. В 1915-м Джорджо ожидал мобилизации в Италии, где познакомился с футуристом Карло Каррой, ставшим одним из сооснователей движения: «Карра, увидев мои метафизические полотна, тут же отправился в Феррару за холстами и красками и принялся копировать мои сюжеты, но делал это вымученно…» В целом список оппонентов темпераментного мастера обширен: мишенью для критики становятся современники, не разбирающиеся в искусстве; галеристы и коллекционеры, покупающие фальшивые работы де Кирико и не желающие расстаться с подделками (описывается реальный судебный процесс, который мэтр выиграл); итальянское общество, ориентирующееся на все французское; наконец, дельцы, культивирующие рыночные отношения, уничтожающие творчество: «Уже в те годы в Париже начали прибегать к гнусной практике монополизации художника одним или группой торговцев; вся эта тайная, отвратительная подпольная деятельность поддерживалась безумными выступлениями и статьями продажных критиков. Подобные методы вкупе с рядом других факторов и привели к тому чудовищному упадку, который царит в европейском искусстве сегодня».

Интересно, что свою роль, по его мнению, сыграла здесь и наша страна, у которой был хитрый план по борьбе с Западом: «В России всякого рода модернистские изощрения держат под спудом, но руководители Москвы и стран за пределами России, стран демократического лагеря, не делают ничего, чтобы препятствовать упадку и разложению всех форм искусства. Они думают и, возможно, не без оснований, что эта чудовищная мистификация — так называемое современное искусство, как и расцвет гомосексуализма, потребление наркотиков, рост детской и взрослой преступности, чрезмерная свобода прессы и все прочие радости нашего времени, — ослабляют и дискредитируют западные страны».

Впрочем, книга примечательна не только жесткими оценками. Маэстро — казалось бы, эгоцентрист и мизантроп — тепло пишет о соотечественниках, ведь они еще не утратили вкуса к подлинной живописи: «В то время как в других странах в течение полувека свирепствовал снобизм и царила диктатура торговцев картинами, здесь, в Италии, все еще находились люди, которые приобретали полотна не потому, что они были успешно разрекламированы дилерами, и не потому, что их автор был известным художником, что позволяло успешно вложить капитал, но исключительно потому, что картина им нравилась». Рассказывает о детстве в Греции, где появился на свет. Внезапно слышится голос кочевника, вынужденного всю жизнь скитаться по земному шару, меняя квартиру за квартирой, страну за страной. Он сожалеет, что не сумел сказать какие-то важные слова тяжело больному отцу: аристократическое воспитание не позволило дать волю «слишком человеческому». С нежностью пишет о жене и верной спутнице Изабелле Фар. Проникновенно вспоминает о младшем брате, писателе и музыканте Альберто Савинио, с которым они ощущали себя аргонавтами, призванными вернуть Золотое руно — утраченное классическое искусство. И за привычной позой («Крупные личности редко оцениваются по достоинству, но, как правило, удостаиваются хотя бы части того, что они заслужили. Мой брат не получил и сотой доли того, чего был достоин») виден лирик: «Ты отправился к другому берегу, оставив меня жить в границах Времени, и я не представляю себе лабиринта путей там, за разделяющей нас чертой. Но, пока я жив, пока участвую в той авантюре, коей является жизнь, я буду работать изо всех сил, чтобы осуществить то, что мне, как я знаю, надо сделать. А когда наступит мой час, покинув причалы времени и пространства, там, далеко-далеко, а может быть, совсем рядом, там, в Идеальном мире, я увижу тебя и скажу тебе: Брат, это я!»