ТИТР: «МОСКВА, начало марта 1921 года...»
Кабинет Троцкого.
— ...Каков у нас сейчас перевес в силах? — спрашивал Троцкий, сидя за столом у себя в кабинете. Перед ним — стакан чая в серебряном подстаканнике, с долькой лимона.
— Примерно в два с лишним раза, — отвечал Тухачевский. — Сорок пять тысяч штыков. Хуже с артиллерией. Семьдесят четыре ствола среднего калибра со стороны Сестрорецка и восемьдесят пять стволов со стороны Ораниенбаума. Это примерно две трети того, что есть у Кронштадта... И конечно, их главные калибры фортов и линкоров — для нас самая страшная угроза...
— Внезапность наступления?
— После первой, неудачной попытки это исключено. Они выдвигают далеко вперед дозоры и внимательно следят за обоими побережьями. Есть еще одно соображение, которое меня особенно тревожит. Мы никогда не атаковали такими большими силами по льду... — Тухачевский говорил и смотрел на карту, висевшую на стене. — Естественный страх бойцов — бежать по льду в атаку. Кронштадтцы начнут сыпать снаряды — и половина атакующих попросту утонет. Уверен, многие бойцы не умеют плавать. Да в ледяной воде много и не поплаваешь...
— Что вы предлагаете? — перебил Троцкий, глядя на Тухачевского.
Тухачевский посмотрел ему в глаза, но ничего не увидел, кроме бликов на стеклах пенсне.
— Мне нечего предложить, — ответил Тухачевский. — Другого варианта наступления не существует... Потери могут быть очень большими. И когда атакующие достигнут берега, их может быть значительно меньше, чем матросов на берегу... Они опрокинут нас обратно в залив... В воду...
— И что же нам делать? Отказаться от штурма? Так и доложим Ленину, да? Кронштадт не смогли взять, потому что он неприступен! — Троцкий выпрямился за столом.
— Мы должны честно сказать об этом, товарищ Троцкий.
— Хорошо. Только Ильичу докладывать будете вы, — сказал Троцкий. — И съезду тоже! Ленин приказал подавить мятеж до начала съезда. Мы приказ не выполнили. Теперь я предоставляю вам возможность доложить Ленину и делегатам съезда партии о том, что Кронштадт вообще взять невозможно.
— Я доложу. И одновременно попрошу освободить от руководства этой операцией.
— Надеюсь, вы понимаете, что последует за этим? Авторитетов у революции не существует! Надо было с самого начала отказываться! А вы попробовали, обожглись и — в кусты? Не получится! Теперь расстрелять могут. Вы, надеюсь, не забыли, как расстреляли командарма Сорокина? А начдива Левицкого вы лично расстреляли! Сами так решили и расстреляли! И комбрига 187-й тоже по вашему приказу расстреляли! Потому что революция была в опасности! Так вот теперь, товарищ Тухачевский, революция в еще большей опасности! И почему вы думаете, что к вам будет особенное отношение, если вы откажетесь выполнять революционный приказ?
— Я хотел...
— Все! Никаких аргументов о неприступности Кронштадта я не желаю больше слушать! — уже со злостью перебил Троцкий.
<...>Тухачевский стоял на фоне большой карты. Молчал. Смотрел на Троцкого. Тот встал из-за стола, подошел к Тухачевскому:
— Счастливой дороги в Петроград. Жду сообщений каждые два часа. Успеха желаю... — и Троцкий протянул руку. Тухачевский пожал ее, медленно пошел из кабинета.
— Перед наступлением дайте мятежникам телеграфное сообщение. Предложите сдаться, — в спину Тухачевскому сказал Троцкий. — Не думаю, что они сдадутся, но чем черт не шутит <...>
Дом Советов. Зал заседания X съезда ВКП(б).
...Зал был полон, рядами сидели люди, одетые почти все одинаково — гимнастерки и полувоенные френчи, на многих гимнастерках красные нашивки в петлицах — от командира роты до командарма.
<...> Через всю сцену был натянут кумачовый плакат с надписью: «Да здравствует X съезд ВКП(б)!». В президиуме (на сцене) сидели известные всей стране люди — Калинин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин, Рыков... Зал сдержанно гудел, покашливал, переговаривался вполголоса.
И вдруг с левой стороны из-за кулис показалась невысокая фигурка в темном костюме, белой рубашке с галстуком, в жилетке. Фигурка неторопливо шла к трибуне, держа в руке свернутые трубкой бумаги.
— Ленин! — громко сказал кто-то в зале, и через секунду уже несколько голосов закричали: — Ленин!! Ленин!!
И весь зал с коротким грохотом встал и взревел на одном дыхании:
— Лени-и-ин!!
И, как гроза, разразилась овация:
— Да здравствует Лени-и-ин!!
За трибуной была невысокая скамейка, на которую Ленин встал, чтобы его лучше было видно. Он стоял и спокойно смотрел в грохочущий зал...
ТИТР: КРОНШТАДТ, ШТАБ РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА, начало марта 1921 года...»
— ...Значит, постановляем! — председатель Революционного комитета Петриченко встал из-за стола, говорил торжественно. — Направляем телеграммы правительствам Великобритании, Франции, Польши, Финляндии, Эстонии. Заявляем о том, что восставший Кронштадт и возглавляющий его Революционный комитет не признает нынешний Всероссийский Совет депутатов и требует вывода из Всероссийского Совета всех коммунистов! Заявляем о требовании создания нового правительства — без коммунистов! Просим поддержать восставший Кронштадт всеми имеющимися средствами! — Петриченко замолчал, оглядывая членов комитета, сидевших с двух сторон длинного стола. — Предлагаю голосовать. Кто «за», прошу поднять руки.
Все молча подняли руки.
— Единогласно! Поздравляю вас, товарищи члены Революционного комитета! — Петриченко блаженно улыбался.— Теперь мировая общественность будет на нашей стороне! И большевики не посмеют напасть на Кронштадт!
Вдруг военмор Огромнов поднялся из-за стола, пошел к двери.
— Военмор Огромнов, ты куда? — строго спросил Петриченко. — Заседание комитета еще не закончено.
— Ох, Петриченко, ты, я вижу, совсем дурной стал, — мрачно ответил, остановившись у двери, Огромнов. — Мы уже пятый час заседаем. Молотим языками, молотим — мозоли, небось, у всех опухли. А мне посты менять надо. Люди на льду восьмой час мерзнут. — И Огромнов вышел из комнаты.
— Пожалуй, на сегодня хватит, — сказал генерал Козловский и тоже поднялся. — Мне в гарнизон форта надо — учет оставшегося продовольствия проводить.
— Кстати, вопрос о продовольствии сегодня так и не обсуждали, — с укоризной сказал Ладейников.
— Вопрос о продовольствии будем обсуждать завтра на утреннем заседании, — бодро ответил Петриченко.
— Третий раз откладываем, товарищ председатель, — сказал командир линкора Белецкий.
— Не беспокойтесь, товарищи, завтра с утра будем принимать решения по продовольствию.
— Быстро мы в партийных бюрократов превратились, — усмехнулся Ладейников.
— Зачем так, товарищ Ладейников? — обиделся Петриченко. — Мы сегодня приняли решения по пятнадцати вопросам. Завтра главным вопросом будет положение с продовольствием. — Петриченко снова улыбался. — На сегодня заседание Революционного комитета Кронштадта объявляю закрытым. Все свободны...
Члены комитета шумно поднимались из-за стола, выходили из комнаты, переговариваясь на ходу.
— Что у нас с продовольствием на линкоре? — спросил Ладейников Белецкого.
— Подгнившая капуста, мороженый картофель, пшенка, но сколько точно — не знаю. Гречка еще есть, но сколько — тоже точно не знаю. Мука еще есть...
— Но сколько, точно не знаете, — за Белецкого закончил Ладейников, и оба грустно улыбнулись.
— Я думаю вот о чем, Яков Иванович — если они не пойдут на нас штурмом, значит, будут морить нас голодом... И сколько мы продержимся в условиях полной блокады?
— Не знаю, голубчик, право слово, не знаю... — ответил Белецкий. — Вы теперь домой или на корабль?
— Если отпустите, схожу домой, товарищ командир, — улыбнулся Ладейников.
— А если тревога ночью? — тоже улыбнулся Белецкий.
— Да успею я на корабль, Яков Иванович — в первый раз, что ли?
— Ну ступайте, Бог с вами... — сказал Белецкий, и Ладейников заторопился по узкой горбатой улочке...
Квартира Ладейникова.
...В гостиной был полумрак — горела всего одна керосиновая лампа. За круглым столом сидели Настя, Александра, Кирилл и Владимир Козловские, Мордвинцев и Орловский. На столе были свалены в кучу самые разные предметы — фантики из-под конфет, носовой платок, карманные круглые часы с цепочкой, офицерский морской кортик, спичечный коробок.
Настя сидела чуть в стороне, и глаза у нее были завязаны.
...Катерина Васильевна лежала в спальне одетая и читала при свете ночника книгу...
...Кирилл протянул руку и взял из кучки предметов часы-луковицу, спросил:
— Что должен сделать владелец этого фанта?
— Владелец этого фанта должен залезть под стол и трижды пролаять! — четко ответила Настя, и все засмеялись, а Кирилл сказал, глядя на брата:
— Прошу тебя, Володя, исполни.
— О-ох, какая все-таки дурацкая игра... — пробормотал Владимир, полез под стол и трижды громко пролаял, и все вновь засмеялись, зааплодировали.
Владимир выбрался из-под стола смущенный, долго отряхивал колени.
— А ты какую собаку изображал, Володя? Пуделя или шпица? — вежливо осведомился Кирилл, и все опять засмеялись.
— Я овчарку изображал, которая вас сейчас всех покусает, — ответил Владимир.
Только Настя сидела, сохраняя серьезную мину на лице.
— А при чем здесь мы? — ехидно спросила Александра. — Это Настена определила тебя в собаки. В другом качестве она тебя не видит.
И все опять засмеялись...
ТИТР: «МОСКВА, ДОМ СОВЕТОВ, X СЪЕЗД ВКП(б). Начало марта 1921 года...»
— ...Что из себя представляют кронштадтские мятежники?! — выкрикивал в притихший зал Ленин. — Одураченные буржуазной контрреволюционной пропагандой матросы! По сути — те же бывшие крестьяне и рабочие, пришедшие служить на флот! Кучка озлобленных белогвардейских офицеров, люто ненавидящих советскую власть! Она им как кость в горле! И смешно говорить о том, что мятежники имеют хоть какую-то поддержку в народных массах! Международный капитал их поддерживает! Антанта им мать родная! На их денежки они покупают оружие и сторонников!
И зал громыхнул аплодисментами...
ТИТР: «КРОНШТАДТ, КВАРТИРА ЛАДЕЙНИКОВА, начало марта 1921 года...»
...Кирилл взял из кучки носовой платок и спросил:
— Сударыня, скажите — что должен сделать владелец этого фанта?
— Владелец этого фанта должен... — Настя задумалась. — Должен... сплясать «Барыню», а мы все хором споем.
— Скудная же у вас фантазия, Настенька, — проговорил Кирилл, поднимаясь из-за стола.
Все повернулись к нему, и Владимир, а за ним остальные начали напевать, ритмично хлопая в ладоши:
— Барыня, барыня,
Сударыня-барыня!
Кирилл начал неумело отбивать чечетку, хлопать себя по бедрам.
— Моя милка — семь пудов,
Распугала верблюдов, — пропел частушку Орловский, и все рассмеялись, дружно подхватили:
— С перепугу верблюды разбежались кто куды!
Барыня, барыня, сударыня-барыня!
Кирилл еще некоторое время бил чечетку, наконец остановился:
— Хватит, сколько можно?
— А-а, забыли, как меня на четвереньках ползать заставили?! — усмехался Орловский.
Кирилл сел, взял из кучки спичечный коробок, спросил, еще не отдышавшись:
— Ну а что делать владельцу этого фанта? — Кирилл бросил коробок на стол, брякнули в коробке спички.
— Владельцу этого фанта... — Настя задумалась, улыбнулась своим мыслям. — Владелец этого фанта должен поцеловать Александру... Пусть они выйдут в коридор и поцелуются... По-настоящему... — и Настя вновь улыбнулась.
— Настя, ты, по-моему, заигралась... — вспыхнула Александра, посмотрев на Мордвинцева.
Тот взял коробок со стола, сунул его в карман.
— Мое желание — закон, — сказала Настя, хитро ухмыляясь. — Когда ты будешь на моем месте, твое желание будет законом.
— Все справедливо, — сказал Орловский.
— Я никогда не буду на твоем месте, злючка, — сказала Александра, встала и вышла из комнаты.
И все сразу посмотрели на Мордвинцева. Тот смущенно вздохнул, крякнул:
— Однако... положеньице...
— Что с вами, ротмистр, вы никак оробели, словно гимназист? — усмехнулся Орловский, и Мордвинцев обжег его злым взглядом:
— Неуместные шуточки, господин эсер.
— Левый эсер... — подняв палец, уточнил Орловский, и все снова засмеялись.
Мордвинцев вышел в темную прихожую и едва не натолкнулся на стоявшую у двери Александру.
— Ох, простите, Сашенька... — охнул Мордвинцев и взял девушку за руку. — Вы не пугайтесь, ради Бога... Мы постоим и пойдем обратно...
— Нет, зачем же... — едва слышно проговорила Александра. — Я хочу, чтобы вы меня поцеловали...
— Гм-гм... — кашлянул Мордвинцев.
— А вы не хотите? — шепотом спросила Александра.
И тогда Мордвинцев обнял ее, с силой прижал к себе, и губы их слились в долгом поцелуе, и руки Александры обвили шею Мордвинцева, гладили, ерошили волосы на затылке. Они оба чуть не задохнулись от поцелуя, и Александра прижалась лицом к груди Мордвинцева, проговорила глухо:
— Я люблю вас, Николай Гаврилович...
Читайте также:
Высшая проба. Памяти ЭдуардаВолодарского
Эдуард Володарский: «Русский народ не так прост, как кажется»