24.06.2014

Вот вы говорите — цензура. Ну, не говорите — думаете. А если не думаете и при этом принадлежите к креативному классу, значит безнадежно отстали от тренда. Он (класс), выбирая из многочисленных причин для печали и гнева, остановился на самой оригинальной. И уже третью неделю оплакивает пару спектаклей, показ которых на столичном книжном фестивале был отменен. Отменен, заметьте, добровольно, организаторами фестиваля — после рекомендательного письма Минкульта. Никого не пытали, не насиловали, иголки под ногти не загоняли. Однако и лапша хороша, если надо проораться: караул, цензура!

Сейчас я расскажу вам, что такое истинная цензура и кто ею промышляет. Итак, история, леденящая кровь.

Звонок на мобильный.

— Это телеканал «Рен-ТВ», программа «Неделя» с Марианной Максимовской. Хотим взять у Вас интервью по поводу пьес, попавших в черный список газеты «Культура» и потому запрещенных к показу.

— Не вижу связи между нашей публикацией и отменой мероприятия.

— Вот и объясните это корреспонденту.

— Хорошо. Кто приедет?

— Рома Супер...

Журналист, носящий фамилию (или псевдоним?) Супер, запомнился мне по сюжету о фильме Андрея Звягинцева «Левиафан». За кадром тогда прозвучал следующий текст: «Что ждет героев картины? Ад. Причем не тот ад, который наверху...»

Помню, изумилась: надо же, человек видит ад наверху. Любопытная точка зрения. Все перевернуто с ног на голову.

— Ну, супер, — говорю. — Присылайте.

В назначенный день и час в кабинете материализовались трое юношей. Скромно завозились, передвигая мебель, выставляя свет, зашторивая окна. Чуть что: извините, будьте любезны. Надо же, думаю. Просто супер.

Самый молодой и симпатичный из трех занял позицию тет-а-тет.

— Можно начинать?

— Пожалуйста.

— Елена Александровна, Вы согласны с утверждением, что в нашей стране возрождается цензура? Например, ваша газета составила список запрещенных пьес...

— Видите ли, Роман...

— Я не Роман, я Вася...

«Ах, Вася! — думаю. — Это многое объясняет. Лицо у мальчика хорошее — не похоже, чтобы такой искал преисподнюю на небе. А я для него розыгрыш неприятный приготовила... Жаль пацана».

— Так вот, видите ли, Вася: газета «Культура» является акционерным обществом. Мы не получаем ни копейки бюджетных средств, среди наших учредителей нет Министерства культуры, и главное — как любое СМИ, мы не уполномочены что-либо запрещать или разрешать. Наша задача — информировать читателей. В частности, о том, на какие проекты еще недавно выделялись государственные деньги. Спектакли по упомянутым Вами пьесам финансировались из кармана налогоплательщиков. Мы опубликовали фрагменты этих двух — и множества других — пьес для наглядности. Пусть читатель сам делает выводы.

— Так, может, стоило и спектакли показать, а публика сама сделала бы выводы?

— Вполне возможно. Мы сейчас с Вами проведем эксперимент. Держите листочек. Читайте. Вслух читайте. Это фрагмент из пьесы Максима Курочкина «Травоядные», которую Вы приехали защищать.

Вася уставился на печатный (точнее, непечатный) абзац. По его нежному лицу — от короткой челки к подбородку — начала разливаться густая краска.

— Не нравится этот листок? Возьмите другой. Третий возьмите. Ну, читайте же. Вы полагаете, что это должно звучать со сцены. Карельский театр привез в Москву спектакль — его не показали. Безобразие! Давайте защитим свободу художественного слова!..

За моей спиной корчился от смеха осветитель. Оператор не по-товарищески подхихикивал, наблюдая Васины муки. Сердце сжималось от сочувствия к пареньку, но шоу маст гоу он — я продолжала подначивать.

— Смелее, смелее! У вас ведь программа для взрослой аудитории.

— Я не буду это читать! — взорвался вдруг розовый, как пион, Вася. — Я цивилизованный человек!

— Вы слышите себя, Вася? Вы только что признали, что автор пьесы — не цивилизованный человек. И те, кто хотел показать это в рамках книжного фестиваля, — дикари.

...Мы беседовали еще с полчаса. Уходя, Вася признался мне, что он тоже за все хорошее, против всего плохого, а непристойные листочки забрал с собой. Видимо, с целью предъявить их своему руководству — «запрещенных» пьес явно не читавшему.

Прощались рен-тэвэшники долго, бродили по отремонтированным коридорам и комнатам «Культуры», снимали журналистов за работой, наглядную агитацию на стенах («Будь частью решения, а не частью проблемы» и тому подобные мотиваторы). По итогам визита мне стали ясны две вещи: а) редакция наша коллегам понравилась; б) показать такое интервью в эфире программы «Неделя» немыслимо. Будь ты хоть супержурналист, сюжет о творцах и цензуре — в том виде, в каком он замышлялся, — непригоден к употреблению и должен быть вынесен на помойку, пока не завоняло.

Насчет первого пункта могу ошибаться, но по второму — словно в воду глядела. Либеральная цензура обнаружила себя во всей красе. Вместо оскорбленных драматургов за культурную тематику в «Неделе» отвечала депутат-единоросс Мария Максакова, внезапно разочаровавшаяся в антигейском законе. Выступление Максаковой было суперски смонтировано с хроникой безуспешно изгоняемого Горбачевым академика Сахарова. Прошу занести в протокол: если многострадальный академик с минувшей субботы вертится в гробу (депутат Максакова и мертвого поднимет), патриоты здесь ни сном, ни духом не виноваты.

Собственно, когда за пару дней до эфира журналист Супер начал обсуждать в соцсетях платье «открытой православной сталинистки Ямпольской», я поняла, что сюжет отменяется. На такое грошовое злопыхательство не расходуют силы, если готовятся дать бой по-крупному. Но кто в либеральном лагере сегодня может по-крупному? Остались недоросли-инфантилы. Вот документалист Манский в интервью украинскому порталу оскорбил Никиту Михалкова, а теперь рассказывает, что — да, бранился, но не для печати. Благородные люди... Впрочем, Бог с ними. Не то на дворе время, чтобы обижаться. Если осознать, каким ударам — и сколь долго — противостоит глава государства, комариные укусы Манского или Супера выглядят не стоящими обсуждения.

Но вот что я хочу сказать вам, товарищи единомышленники. Нас втягивают в войну, без которой мы предпочли бы обойтись. Пытаются выставить «охранителями», «запретителями», «мракобесами». Разводят демагогию про сакральный ценз 18+. Он, мол, все спишет. Из чего следует вывод, будто, отпраздновав совершеннолетие, можно (а то и желательно) слушать со сцены тупую похабщину. Следуя этой логике, ни в 19, ни в 20, ни в 40 лет личность уже не развивается, не способна меняться ни к лучшему, ни к худшему и не подвержена влиянию ни людей, ни обстоятельств, ни произведений искусства. 

«Драматургия должна быть опасна, — вещает не полюбившийся Васе драматург Курочкин. — Пьесы и пишутся для того, чтобы человек вышел за рамки своего обыденного существования...» Так предложите зрителю то, чего он, увы, лишен в жизни: грамотный литературный язык, тонкий юмор, глубину, задушевность, высокое и вечное. А то, глянь — решили поразить карельскую публику «Травоядными». «Напугали бабу высоким каблуком», — как говорил незабвенный Виктор Степанович (предвидя, вероятно, инициативу депутата Михеева). Прятать драматургическую беспомощность, отсутствие сюжета, героев, мыслей за матерщиной — позавчерашний прием. Отстой. Такое уже не носят. И вряд ли критики, орущие «Караул, цензура!», думают иначе.

Провокации с непристойными пьесами призваны отвлечь здоровое культурное сообщество, рассеять его силы. Некогда искать по России драматургов-самородков — приходится разгребать новодрамовские завалы. Трудно пока выращивать цветы — надо содрать асфальт постмодернизма, дабы понять, что под ним уцелело. Но борьба «против» — всего лишь санитария. Ее недостаточно. Культура — как любая сфера жизни, как и сама жизнь — есть собрание не запрещенного, но воплощенного. Культура формируется не из того, что пресечено, а из того, что увидело свет.

Человеку (и стране в целом) нужны две вещи. Первая — крепкий, надежный, на века построенный дом. И вторая — постоянный приток свежего воздуха, возможность уходить и возвращаться, держать открытыми форточки, выглядывать в окна. Заприте дом наглухо — однажды его обитателю захочется снести двери с петель, высадить рамы, а то и стены обрушить. Пережили, знаем. Бросьте человека на юру, на ветру — получите манкурта, родства не помнящего, готового служить кому угодно за угол и похлебку. Это мы наблюдаем по нашему креативному классу.

Граждане «запретители», «охранители», «мракобесы», давайте поднапряжемся. И обеспечим, наконец, российским талантам свободу творчества — каковой давно уже не было. Воевать у нас получается недурно (говорю с законной гордостью), теперь надо строить мир. Мир другого искусства. Мир других отношений творца к народу.

И, кстати, Вася: если канал «Рен-ТВ» укажет Вам на дверь, Вы знаете, куда обратиться.

Без комментариев. Фрагменты «запрещенных» пьес

Максим Курочкин, «Травоядные»

Персонаж я. А я, формально, персонаж. 
Я сам. Персонаж я, заметь. 

Персонаж я. Как будто это дает тебе какие-то преимущества. 
Я сам. Кроме личной воли, никаких. 

Персонаж я. Что? После таких слов ты в ж..., в двусмысленном положении. В метадвусмысленном положении. Свободной воли у тебя с комариный х... Ты такой же персонаж пьесы, как и я, но только с вы...бом.

Олжас Жанайдаров, «Душа подушки» (пьеса для детей)

Гречик. Я не хочу менять себя. И мне не нужно менять себя... Да, может, я неправильный. И поступаю неправильно. Но я счастлив.
Роза. И ты не вернешься?

Гречик. Костя будет приходить в сад. Приносить меня с собой. Мы еще увидимся.
Знайка. Это просто возмутительно…

Роза. Значит, он — твоя пара?
Гречик. Да, он.

Роза. Я так тебе завидую…
Гречик. И в твоей жизни будет пара. Вот увидишь.