Je suis — ​Нотр-Дам

Платон БЕСЕДИН, писатель

17.04.2019

Газета Le Parisien сообщила, что на восстановление Нотр-Дам-де-Пари собран миллиард евро. В основном деньги идут от крупных компаний. Так, Louis Vuitton пожертвовал 200 миллионов. Пожертвования поступают и через общественные фонды. Французы всерьез взялись за дело — ​им не впервой.

Как и всей Европе. Там умеют и разрушать, и восстанавливать. Лютеранская Фрауэнкирхе в Дрездене была полностью уничтожена британскими бомбардировщиками в 1945-м, но ее воссоздали спустя 60 лет. А одну из самых высоких церквей в мире — ​Кёльнский собор, — ​казалось бы, катастрофически повредили в 1944-м, однако восстановили в 1956-м.

Запад — ​это вообще уникальное образование, сложившееся при уникальных условиях. Пожалуй, нигде не исследовали инфернальную природу столь педантично и глубоко, как здесь: от инквизиции до концентрационных лагерей. Но это же заставляло искать противодействие злу. Собственно, потому Запад и дал миру столько гуманистических достижений. И в данном контексте горевший Нотр-Дам — ​это еще один вызов: лишь ответив на него, история Франции, Европы, западной цивилизации как таковой сможет двигаться дальше.

Тем удивительнее, что многие — ​и у них, и у нас — ​отнеслись к произошедшему сугубо с материалистических позиций. Однако разрушительное пламя — ​это, безусловно, знамение о приговоре старому миру и грядущем откате в гаджетированное средневековье. И наступающая реальность отнюдь не дивная; антиутопия Хаксли во многом уже пройдена, а новая, скорее, напоминает смесь галлюцинаций Филипа Дика и «Покорности» Мишеля Уэльбека.

Многие в эти черные, задымленные, покрытые копотью и глупостью дни явили поразительную слепоту, не имея ни способностей, ни желания увидеть в произошедшем символических знаков. И не только в пожаре, но и в его ликвидации (спецслужбы проявили выдержку, не послушав убийственно-вредных советов вроде «сбрасывайте водяные бомбы с вертолетов»), а главное — ​в том, что Нотр-Дам по большей части уцелел. Это ведь тоже знак — ​на спасение, на воскрешение. Тут и страстная неделя, и Пасха. Как пели Beatles: «В конце ты получаешь ровно столько любви, сколько отдал».

Однако риски остаются. Ведь многие продемонстрировали отупляющую глухоту — ​вяжущую и тотальную. Такую, что порой кажется, если Ангел придет на землю и обратится к людям: «Последние времена наступают — ​окститесь!», то прямо в светлый лик рассмеются или зевнут, а после бросят лениво: «Хорошо, хорошо. Не мешай нам тут, не сгущай краски». И пойдут смотреть сериал, упакованные в пленку, как новая мебель. Мир становится глух и слеп к знакам, подобно безымянному городу из «Слепоты» Жозе Сарамаго. Эпидемия — ​не иначе.

Но явлена была и другая атрофия зрительных и слуховых чувств — ​когда тысячи наших соотечественников, похоже, искренне удивлялись, отчего они должны сопереживать происходящему в Париже. Сердца их оставались глухи и немы. Так уже происходило — ​после терактов в Ницце или Марселе, например. Всякий раз слышалось: «Почему мы должны сопереживать, если они молчали, когда били по Белграду, когда уничтожались Сирия и Ливия, когда расстреливали Донбасс, когда сжигали людей в Одессе? Почему они не сопереживали, не сочувствовали, а теперь мы должны?»

В данной постановке вопроса есть справедливость как составляющая высшей правды, но правда эта — ​ветхозаветная, жестокая. А есть другая — ​евангельская, та, что говорит о любви, которая сильнее меча. Да и пламени тоже. Одно зло нельзя оправдать другим. Их молчание, их игнорирование — ​далеко не всех, будем честны, — ​останутся с ними как грех, но он может перекинуться и на нас, если мы уподобимся и, потрясая хоругвями ярости, возопим «так и надо, получайте по заслугам, нечестивые». Это не метод, не путь и даже не утешение — ​это еще большая боль.

И дело тут не столько в тезисе Достоевского о всемирной отзывчивости русского человека, сколько в человечности как таковой. Потому что уподобиться хулителям и равнодушным даже ради справедливости — ​опасно и вредно. Можно утратить то живое начало, которое во все времена оберегало Россию. Оставшись без него, мы превратимся не в них, нет, а в куда худшие существа, не помнящие ни родства, ни имени, ни самих себя. Мы отправимся танцевать над пропастью, на самом краю, потрясая отмщением, точно Голлум с кольцом всевластия у Роковой щели, чтобы затем свалиться в смертельную лаву…

Не сочувствовать, не сопереживать парижской трагедии — ​значит отсечь в себе спасительное начало, значит стать черствым, а после раскрошиться, исчезнуть. И как человек, и как народ в целом.

А если мы все же хотим заимствовать их методы и настроения, то обратиться надо не к темной, а к светлой стороне — ​той, что позволила мигом собрать целый миллиард на восстановление величественного Нотр-Дам. Сколько средств пожертвовали в России на восстановление сгоревшей в прошлом году уникальной деревянной церкви в Кондопоге? Или так и осталось черное пятно, не только на земле, но и в душах? Наука ненавидеть — ​простая вещь, ее и дурак освоит. Наука сочувствовать, сопереживать, созидать — ​куда сложнее, однако ее следует изучать. Ведь однажды она спасет жизнь. Ближнего или вашу собственную.


Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции