Большая актриса Малого театра

Николай ИРИН

07.02.2019

Восьмого февраля народной артистке России Ирине Муравьевой исполняется 70 лет.

Неосторожно задумав разобраться в творческом методе и актерской психологии Ирины Муравьевой, с ходу выдаешь следующие определения: яркость и напористость, жизнерадостность с ироничностью, пластичность с выразительностью... И множество других подобных характеристик, которыми, без сомнения, реально объясняются ее успех, популярность, да попросту всенародная любовь к артистке. Поначалу кажется, внутренняя задача Муравьевой — экспансия, то есть распространение вовне своего уникального обаяния, расширение зоны эмоционального воздействия как на партнера в кадре или на сцене, так и на зрителей с режиссерами. Ведь Муравьева зачастую как вихрь, словно ураган: ворвалась, глянула, сказанула, приняла ответную подачу, с резким повышением градуса и зримым углублением смысла ответила. Однако при ближайшем рассмотрении удивленно отмечаешь, что на глубине Ирина Вадимовна устроена ровно противоположным образом.

Ключом к ее натуре и соответственно методу может послужить следующая реплика, невзначай брошенная в телевизионном интервью: «Мне самое главное: не увидеть ни одного глаза в зрительном зале. Увидишь не тот глаз — вот самое страшное!» Во-первых, сказано по-настоящему круто, с литературным изяществом, даже и смешно. Во-вторых, становится ясно, что экспансия у Муравьевой — есть просто вырывающаяся наружу любовь к игровой стихии, страсть к добропорядочному притворству, которое по определению никого не калечит, а, наоборот, научает уму-разуму. А главное для нее — как раз сбережение себя и заветного в себе. Актеров в прежние времена не жаловали именно потому, что они рискованно забавлялись с опасными энергиями, — таковы издержки профессии. Увидеть где-нибудь не тот глаз, так называемый дурной, встретиться с нехорошим взглядом, напитаться соответствующими энергиями да и выдать их в адаптированном виде от лица очередного персонажа — многие артисты подобными опасными приемами пользуются, добиваясь выдающихся результатов. Они — камикадзе, но Ирина Муравьева научилась, не поступаясь качеством психологического анализа своих героинь, обходиться без этого.

В недооцененной картине Анатолия Эйрамджана «Бабник» (1990) Муравьева играет мудрую и терпеливую женщину средних лет Марину, к которой устающий от доступных подружек и амурных приключений персонаж Александра Ширвиндта неизменно припадает, будто к роднику. У актрисы совсем мало материала, хотя роль большая: кажется даже, весь этот позднесоветский мир, который некто уже соблазнил и совсем скоро бросит в топку, держится на плаву единственно благодаря Марине. Ощущение, что Марина — женщина с такой внутренней внятностью, с таким высоким уровнем самосознания, что соблазнить и переплавить ее невозможно. Поразительно, но Муравьевой даже ничего не нужно тут наигрывать: она предъявляет собственную натуру, и никаких сомнений в разумности мироустройства, в надежности таких категорий, как любовь и верность, тотчас не остается.

Именно в силу того, что Муравьева сама по себе безупречно вменяема, стали знаковыми для нашего кино ее роли 70–80-х. Люда Свиридова из «Москва слезам не верит», Алла Шиндина из «Мы, нижеподписавшиеся», Нина Соломатина из «Карнавала», Надя Клюева из «Самая обаятельная и привлекательная» — сплошь простушки, которым вряд ли уготовано достойное место в том грядущем социуме, что уже являлся в сладостных грезах позднесоветской аристократии. Но Муравьева отважно борется за своих «дурочек», превращая их в фигуры первой величины. В предмет для подражания, в умниц и красавиц. Ей нравятся чистые, восторженные, увлекающиеся натуры вне зависимости от того, насколько высоко эти социально-психологические типы котируются в данный момент на рынке символического капитала. Эти ее роли — революционного звучания, и они бесконечно любимы в народе. Народ тогда списали в утиль на тайном совещании интеллектуалов и модников, а Муравьева властно и сильно его реабилитировала на новом историческом этапе.

В то же время ее партнер по легендарному спектаклю Центрального детского театра «Сказка о четырех близнецах» (1972) Александр Бордуков в ряде интервью неизменно отмечает предельную неконфликтность Ирины Вадимовны: никогда никакой агрессии или эмоциональной остроты в ответ даже на несправедливость. Ее позиция однозначна: «Счастливый человек — который знает как можно больше «нельзя». Или: «Пусть все будет правильно» — это моя электрокардиограмма». И наконец: «Я всегда понимала, что театр — это трибуна, что мы никакую гадость показывать не должны».

Она пластична не только внешне, но и внутренне — благородно соглашается, когда жизнь преподносит мудрый урок: «Как-то я благодарна за все, что произошло». Постановщик «Самой обаятельной и привлекательной» Геральд Бежанов вспоминал, что уговорить Муравьеву сыграть Надю удалось с огромным трудом. Она сама комментирует теперь так: «Мне казалось, это такая глупость! А хотелось поучаствовать в чем-то умном». Но сегодня от этой картины по-прежнему не оторваться, ведь ее социально-психологическая аналитика безупречна, а иные претенциозные авторские «эпохалки» сдулись, поскольку не выражали ничего, кроме сомнительных фантазий той или иной интеллектуальной корпорации. Муравьева же всегда подтаскивает в кино или в спектакль здравый смысл и нравственный идеал большинства.

Она может рассказать, что никогда не снималась в кино именно «за деньги», считая подобную мотивацию не меньше чем предательством искусства. Она признается, что никогда не снималась в длительных экспедициях — вдали от Москвы, а значит, от мужа и детей. Она удовлетворена, что никогда не участвовала в постельных сценах, не раздевалась в кадре, а целовалась перед камерой лишь раз, сдержанно и бегло, обращаясь при этом к режиссеру с комическим монологом: «Мы оканчивали студию Центрального детского театра — нас там не учили целоваться». 

Самое поразительное, склонность Муравьевой к «правильному», пристрастие Муравьевой к «нельзя» не выглядят рисовкой. Гениально высказался на сей счет один из сыновей: «Ее взгляд, который двигает что-то внутри...» Вот именно, ее взгляд, речь, ритм, основательность, определенность и независимость убеждают в том, что энергии подлинные. 

На премьере фильма «Москва слезам не верит» актриса плакала, но по совершенно неожиданному поводу: зрители неизменно приходили в восторг там, где, по мнению Муравьевой, она культивировала собственные актерские штампы, но сдержанно реагировали на те места, где отважно и удачно пробовала нечто для себя новое. Внешнее поощрение — хорошо, однако если оно не за дело, то стоит недорого.

Художественный руководитель Малого театра, в котором Муравьева служит с 1993 года, Юрий Соломин замечает: «Она внетусовочный человек, человек скромный. На гастролях ведет себя так, как будто ее и нет». Очередное подтверждение психической вменяемости: «человек» — это, конечно, звучит гордо, «народная артистка» — еще напевнее, но умный, трезвый и внутренне сосредоточенный хорошо понимает цену всякой земной славы и сопутствующего шума. «В любой ситуации нужно определить, что сейчас самое главное, — формулирует Ирина Муравьева. — Все остальное подстроится».


Фото на анонсе: Александр Карелин/ТАСС