Евгений Писарев: «Проклятьем Коонен режиссеры оправдывали халтурную работу»

Елена ФЕДОРЕНКО

07.09.2017

Евгений Писарев руководит Театром имени Пушкина уже семь лет, и за это время сделал его заметным в столице: собрал молодую команду, обновил репертуар, вернул зрителя. Однако свой первый в этом сезоне спектакль «Кинастон» по Джеффри Хэтчеру режиссер показывает в «Табакерке». Накануне премьеры «Культура» расспросила худрука о жизни родного коллектива и работе «на стороне».

культура: Как появилась идея поставить пьесу о жизни английского театра далекого XVII века? Почему решили трудиться над ней на чужой территории?
Писарев: Пьеса Джеффри Хэтчера возникла в моем так называемом режиссерском портфеле лет десять, а то и больше назад, когда я еще служил в Художественном театре. В тот момент побоялся за нее взяться — не готов был, да и не видел артиста, который мог бы достойно исполнить главную роль. Так в МХТ у Табакова она и лежала. Олег Павлович каждый сезон начинал с вопроса: «Что поставишь у нас?» Но я не находил оправданий измены собственному театру. Сейчас коллектив довольно твердо стоит на ногах, его не страшно на какое-то время оставить. Надеюсь, без ущерба, а, может быть, даже и с пользой. Все как в семье: супруги успели привыкнуть друг к другу, и жизнь не то что приедается, но открытий уже не дает. Когда жена понимает, что муж может «налево» сходить, она мобилизуется. Наверное, не совсем удачное сравнение, но в Театре Пушкина заволновались, что, мне кажется, неплохо. В наш семилетний роман пора добавить остроты. Уж слишком последовательно я служил всем, понимая, что народным артистам нужно делать спектакли к юбилеям, труппе приводить режиссеров, чтобы раскрыть потенциал актеров и познакомить с разными способами сценического существования. Но в какой-то момент стоит напомнить о себе не только как о менеджере или успешном худруке, но и как о самостоятельной творческой единице. Как о режиссере. В «Табакерке» почувствовал себя свободным творцом.

культура: Почему на главную роль пригласили Максима Матвеева?
Писарев: Мог быть и не Матвеев, но он прочитал пьесу и сразу зацепился за роль. Работал с полной отдачей. Поначалу меня смущала некая приглаженность образа. По Максиму сразу видно, что он хороший, красивый, обаятельный, благополучный человек. Да и играет обычно положительных героев. А Кинастон — персонаж неправильный, сложный, обуреваемый страстями, часто неприятный в общении. Он — звезда, неординарный артист, высоко вознесенный собственным трудом, любовью зрителей, гонорарами, статусом, — нагло требует уважения к себе. В финале же оказывается избитым, больным, никому не нужным. Мне важно было, чтобы роль сыграл популярный молодой артист, знающий, что такое успех, интервью, премии, фестивали, модельеры, бесплатно предоставляющие одежду, бизнес-класс, после которого в эконом пересаживаться очень сложно.

культура: Кинастон — актер, перевоплощавшийся в женщин. Наверняка заговорят, что опять у Писарева мужчина переодевается в даму, попытаются уличить в пристрастии к скользкой теме…
Писарев: Уже заговорили. В коммерческих комедиях — «Примадонны» или «Таланты и покойники» — переодевание не более чем комический трюк. И невероятно популярный не только в России, дающий возможность талантливым артистам показать свое мастерство и «подмигнуть» зрителям: все — театр, все — игра. «Кинастон» же (оригинальное название: Complete Female Stage Beauty.— «Культура») — довольно глубокая пьеса, в ней надо играть всерьез, и переодеваться не ради комического эффекта. Подлинный персонаж, исторические реалии и серьезный сюжет, хоть и заключенный в развлекательную оболочку. Нас проблема пола не сильно интересовала. На репетициях говорили о природе человека, его самоидентификации. Рассуждали про то, как каждая новая эпоха заставляет людей меняться. Скорее, это похоже на фильм «Артист», где звезды немого кино вдруг оказываются выброшенными на помойку, потому что появилась индустрия звуковых фильмов. Наш спектакль о стыке времен, о том, что такое быть на вершине и оказаться на дне жизни. И еще о том, как сохранить достоинство и на пике славы, и в нищете, будучи изгоем.

культура: Вы сами заговорили о кино и, наверное, не случайно. Ряд Ваших спектаклей генетически связан с фильмами. Не опасаетесь сравнения «Кинастона» с лентой «Красота по-английски», созданной по этой же пьесе?
Писарев: Нынешним летом на Бродвее посмотрел много замечательных работ и отметил, что большинство мюзиклов адаптируют к сцене фабулы знаменитых фильмов. Будто закончились сюжеты и прошли времена, когда создавались оригинальные мюзиклы, как «Иисус Христос — суперзвезда» или Cats. Я не задумывался о том, что сам следую этому тренду. Пьесу Хэтчера прочитал раньше, чем посмотрел «Красоту по-английски». Фильм мне очень понравился, но я совершенно иначе решил спектакль. Более того, оригинал отличается от экранизации, не буду рассказывать чем. В киноленте история более линейна, там по-голливудски смягчены удары, конфликты, проблемы. Сравнений не боюсь, как ни опасался их, делая спектакль «Пули над Бродвеем» по знаменитому фильму Вуди Аллена.

культура: Мир кино Вам близок?
Писарев: Я человек театральный. В театре — профессионал, а в кино — абсолютный любитель, технологически мало что в нем понимающий. Потому отказываюсь от предложений снять фильм или сериал.

культура: Как появилась в Вашей жизни оперная сцена? Вы же поставили в Музтеатре имени Станиславского и Немировича-Данченко «Итальянку в Алжире» Россини, а в Большом — «Свадьбу Фигаро» Моцарта.
Писарев: В оперу попал случайно. По приглашению Владимира Урина, когда он еще руководил Театром на Большой Дмитровке. Предполагаю, его впечатлили не мои спектакли, а вечера, которые я ставил в Камергерском к юбилею Школы-студии МХАТ, к 150-летию Чехова, к 75-летию Табакова.

Вообще, опера — мое увлечение, заболевание, род недуга. Это же еще более условный жанр, нежели драматическое искусство. Там я не «завязан» на вербальности, можно меньше основываться на тексте, больше — на музыке. В планах — «Севильский цирюльник» Россини в Большом театре.

Любую пьесу, которую ставлю, всегда разбираю еще и как музыкальное произведение. Кто-то из режиссеров сначала видит картинку, кому-то важно зацепить смысловой нерв, для меня же спектакль должен зазвучать — по темам, мотивам, ритмам, интонациям. Даже если в нем почти нет музыки, как в «Доме, который построил Свифт». О том же я прочитал у Немировича-Данченко и поразился совпадению.

культура: Большой театр приглашал Вас на спектакль «Нуреев», но согласия не получил. Почему решили не осваивать балет?
Писарев: Для отказа существовали две причины. Первая и главная: не понимаю, зачем хореографу режиссер. Ни Григоровичу, ни Петипа, ни Ратманскому, ни Алле Сигаловой он не требовался. Язык балета — танец. Если ты хороший хореограф, то режиссерская помощь тебе без надобности. Если плохой, то и Лепаж не спасет. Мне казалось, что Юрию Посохову, сделавшему много самостоятельных балетов, моя поддержка не нужна. На роли же либреттиста, художника, идеолога, шифрующего разного рода месседжи, я не гожусь. Во-вторых, не очень-то в балете разбираюсь. Нуреев, безусловно, великий танцовщик, но он не вызывает у меня такой симпатии, чтобы захотелось быть вместе с ним какое-то время. Мой друг и учитель Деклан Доннеллан говорил: «Думаешь, ты выбираешь пьесу? Нет, ты выбираешь героев, с которыми пройдешь часть жизни». Кому-то нравится существовать с персонажами Достоевского, а мне комфортно с мистером Пиквиком и чудаками-англичанами. Неважно, получился хороший спектакль или с изъянами. К тому же я не понимал, как обойти какие-то довольно деликатные темы. Лукавить и кодировать я не умелец. И ориентация Нуреева, и его побег, и блистательная карьера на Западе, а совсем не творческий упадок, и смерть от СПИДа, — все вместе складывается в рискованный и, возможно, даже неуместный сюжет для Исторической сцены Большого театра.

культура: Окончательно расстались с актерской профессией? Пару лет назад видела Вас в «Великой магии» Эдуардо де Филиппо.
Писарев: Этот спектакль еще играю, но он, скорее всего, идет последний сезон, хотя хорошо посещается.

культура: Значит, по актерству не скучаете?
Писарев: Нет, испытываю некоторую тягость от себя в этой ипостаси. Сыграл бы, наверное, в талантливой постановке. Но предложений нет. Себя как артиста режиссерам не навязываю, у меня нет на это даже времени. В кино и сериалы приглашают, но они мне не интересны. Ни Учитель, ни Михалков, ни Кончаловский меня не зовут, а роли директора школы или смешного папы — неудачника-интеллигента у меня уже были. Никогда не скрывал, что в сериальных опытах участвовал исключительно для заработка. Не жалею нисколько, потому что с тех пор не снимаю квартиру, а живу в своей. Все мои режиссерские подвиги на театральной ниве «крышу над головой» купить не позволили.

культура: Чем Вам интересен театр?
Писарев: Артистом на сцене и работой с ним. А на всякие новомодные технологии и инновации с удовольствием смотрю, но их не применяю. У нас с Зиновием Марголиным — художником, с которым сотрудничаю больше десяти лет, есть внутренняя договоренность. Пытаемся спектаклями ответить на вопрос, можно ли быть современными и не использовать видео.

культура: Как бы сформулировали свою тему?
Писарев: В моих спектаклях всегда присутствует мир театра и все, что с ним связано. Я не могу сделать социальную постановку. И не потому, что меня общественные проблемы не интересуют, — просто мало знаю людей, не имеющих отношения к театру. Зато про тех, кто занят искусством, склонен к фантазиям, воображению, иллюзиям или к их разрушению, понимаю все. Театр, скорее, воспринимаю в духе Таирова и Коонен — хотя с ними себя, безусловно, не сравниваю — как некую башню из слоновой кости, а не отражение реальности.

культура: Вы поставили замечательный спектакль «Камерный театр. 100 лет». Почему «Таиров-гала», как его окрестили зрители, не вошел в репертуар?
Писарев: Мне хотелось сделать не какой-то формальный юбилейный вечер, а именно спектакль в форме посвящения или некоего дивертисмента. Когда мы его сыграли, понял, что никогда не испытывал такого удовлетворения от сделанной работы, никогда не видел столько артистов, не просто всплакнувших, а не способных сдержать слез. Тогда мы ощутили себя единой труппой, связанной с предыдущими поколениями, а не Иванами, не помнящими родства. Раньше, когда служил в Пушкинском артистом, у меня не было ощущения намоленности этого места, а сейчас, после поклона основателям, мы почувствовали, что они с нами.

Спектакль стал судьбоносным для многих из нас, и играть его два раза в месяц, по 3000 рублей за место в партере, мы просто не имеем права. Это была акция. Зал — таировские старики, потомки актеров Камерного и вся театральная Москва — также работал, как и сцена. Пусть останется легендой.


Моя жизнь разделилась на две части: до спектакля о Камерном и после. Не буду говорить, что я стал взрослее, но зрелость, что ли, пришла, не накопительно, а в момент самого вечера. Он изменил и отношение ко мне внутри коллектива. Всегда чувствовал уважение и дружелюбие, но после юбилейного вечера у тех, кто смотрел на меня немножко с иронией — в силу возраста и по причине легкомысленных моих спектаклей, поменялось качество взгляда.

культура: В то, что Алиса Георгиевна прокляла театр, верите? Старшее поколение рассказывало о мистических ужасах, нынешнее — отрицает. Вы с потусторонними силами сталкивались?
Писарев: В Пушкинском я работал еще молодым артистом, 14 лет, с середины 90-х. В «Аленьком цветочке» играл с Владимиром Торстенсеном — камерником, дружившим с Алисой Георгиевной вплоть до ее смерти в 1974 году. Я к нему все время приставал с расспросами о проклятии, он убедил, что это сказка, миф: «Коонен была глубоко религиозным человеком и на проклятие не способна».

культура: Ваши артисты это усвоили и рассказывают слово в слово, «под копирку».
Писарев: Коонен поклялась после смерти Таирова, что никогда не ступит на сцену Камерного-Пушкинского. Каждый худрук, который приходил, предлагал ей любую роль и мечтал, чтобы она вернулась. Но она слово держала. Правда, иногда выступала в Доме актера, участвовала в спектаклях Литературного театра ВТО, но на сцену, где царила тридцать пять лет, так и не вышла. И четверть века жила словно в монашеском заточении. Так что проклятьем Коонен режиссеры оправдывали халтурную работу.

Я возглавил театр после Романа Козака, который девять лет вдыхал жизнь в это место и добился успехов. Годы его болезни вернули труппу к нулевой точке: строить-то тяжело и долго, а разрушить все можно быстро. Театр мне достался довольно унылый, морально и технически устаревший, с неповоротливой администрацией, да еще и с легендой о том, что призрак Алисы Коонен по ночам летает над сценой.

Я во все это не верил, но один странный эпизод случился. В моем кабинете стояли огромные напольные таировские часы, каждый день их надо было вручную заводить. Время — около полуночи, мы с помощницей говорим о том, что же делать. Я впал в какое-то уныние. В тот вечер шел спектакль «Турандот». В зале человек сто — и те кричат: «Позор! Ужас!» Я завожу часы и мрачно говорю: «Катя, ничего у нас не получится, ничего. Здесь даже успешных режиссеров заносило куда-то». Вдруг большая гиря падает, пробивает днище часового корпуса, и из-под него вылетает черное облако, которое на наших глазах проскальзывает в дверь. Минутная пауза. Ужас в моих глазах. Катя произносит фразу: «Это ничего не значит».

культура: В советские времена в Пушкинском бесконечно менялись руководители, судьба его не казалась счастливой, зрители ходили мало.
Писарев: Складывалась аховая ситуация. Все, правда, вспоминают 60-е годы и спектакли Бориса Равенских, но я тогда еще не родился. Сегодня молодые артисты хотят работать в Театре имени Пушкина — даже не горжусь, а дорожу этой ситуацией. У меня нескучные спектакли, но для прессы я довольно неинтересный персонаж, со мной не связаны скандалы, никакой «клубнички» вокруг. У меня и особой «частной» жизни нет, все подчинено театру. Хочу сделать его любимым местом, не модным, не актуальным, не скандальным, а — любимым. Местом силы, как теперь принято говорить.

культура: У Вас, похоже, уже получилось…
Писарев: Поэтому и не верю в проклятье. Просто надо вкладываться в дело, не ждать легкого успеха, болеть за профессию.

культура: И все-таки. Не обидно, что Пушкинский долго ассоциировали с театром легким, развлекательным, настроенным на кассовые пьесы и коммерческий успех? А Вас по привычке все называют «мастером легкого жанра» и режиссером-комедиографом.
Писарев: Уже не могу слышать этого. Сложно говорить о репертуарной политике. Хорошо коллективам, которые могут сказать: мы ждем только молодых зрителей, старые — уходите. Или: мы хотим документальный театр, а мы — бедный театр. Я хочу — хороший и разный.

Легкие жанры люблю, спектакли веселые и смешные тоже нужны. С уважением отношусь к комедиям, но только мало их вижу в приличном качестве. В смысле режиссерской культуры и дисциплины. Есть такой предмет в театральном вузе — «режиссерская дисциплина», это не значит вовремя приходить на репетиции, а держать себя в руках, не понижать планку.

У меня нет богатых друзей, спонсоров, несметных грантов. Мы живем в условиях рынка, нам нужно выпустить недорогой спектакль, чтобы обеспечить «кассу», а на заработанное заняться серьезными вещами, помогающими развивать художественную линию театра. Для того чтобы поставить, условно говоря, «Барабаны в ночи», нам нужно выпустить «Семейку Краузе». И то, и другое нормально соседствует в афише, и я приучаю артистов к тому, что они должны существовать в разных жанрах. Есть спектакли, которые пора снять, но они хорошо продаются. Есть такие, где заняты артисты старшего поколения, им тоже нужны роли. Обижать никого не хочется.

культура: В прошлом году на сборе труппы мое сердце сжалось оттого, что с каждым актером Вы обращались по-семейному, нежничали. В этом кроется демократичный принцип руководства?
Писарев: Пока у меня есть силы нежничать, буду нежничать. Стараюсь всем помочь, ищу роли, выбиваю ордена, медали, звания. И все-таки много верного в словах Табакова, которыми он напутствовал меня: «Помни — сколько артиста ни целуй, везде будет жопа». Простите. Я делаю для них то, что могу, не для того, чтобы получить благодарность. Просто я их люблю. Но могу быть и очень строгим, честно Вам скажу.

культура: Не поверю…
Писарев: У меня кавказский характер, дружелюбный и миролюбивый, многие поражаются моему терпению. Но если доведут, то кинжал у меня рядом, мало не покажется никому. Артисты знают.

культура: Можете определить, в каком направлении двигается современный российский театр с его эпатажем, новейшей драмой, пошловатой актуализацией классики, ненормативной лексикой?
Писарев: Театр-то развивается в разных направлениях. Каждое найдет своего зрителя. Я не брошу камень ни в чей огород, не провоцируйте. Не устаю повторять, что хочу, чтобы цвели все цветы, но выступаю против оголтелых крайностей. Все, о чем Вы сейчас сказали, существует еще и потому, что ваши коллеги — критики и журналисты — спектакли подобных тенденций продвигают, поддерживают, отправляют на фестивали, дают им премии.

культура: Планы нового сезона связаны с Филиалом театра, где появятся сразу четыре работы участников «Лаборатории молодых режиссеров». Расскажите поподробнее о том, что будет происходить на Основной сцене.
Писарев: Очень доволен результатами лаборатории, все десять режиссерских эскизов показались интересными, но только четыре мы смогли продолжить и вывести к полноценной жизни. Осенью, на Большой сцене, актер нашего театра Игорь Теплов поставит сказку Юлия Кима на музыку Геннадия Гладкова «Иван-царевич», у нас она будет называться «Три Ивана». Когда-то по ней Михаил Юзовский снял замечательный фильм «После дождичка в четверг».

Потом начну репетировать основную работу сезона — пьесу по сценарию Тома Стоппарда к фильму «Влюбленный Шекспир». Многонаселенный, со шпагами и кринолинами, спектакль, где будет занята большая часть нашей труппы. Я специально отвел на подготовку немало времени, потому что мы забыли, как носить костюмы, разучились фехтовать и танцевать. Зато умеем вполголоса говорить в микрофоны. Возможно, это нравится современным критикам, но мастерство профессии падает, когда актер не умеет делать что-то, недоступное публике. Наметилась странная тенденция: артист на сцене — такой же, как я, рядовой зритель, а разговаривает даже хуже. У меня есть желание, хоть это будет не так просто, пригласить педагогов. Пьеса — остроумная, озорная, такое хулиганство на тему биографии Шекспира, когда драматург обретает потерянное вдохновение на фоне внезапной влюбленности. Неглупая игра с персонажами шедевров великого англичанина.

культура: Как сложилась судьба выпускников Вашего курса Школы-студии МХАТ?
Писарев: Пятерых пригласил к себе в театр, взял бы гораздо больше, но нет возможности. К счастью, они все неплохо распределились: МХТ, Моссовет, Et Cetera, ТЮЗ. Это был мой первый курс как худрука, хотя преподаю с 1999 года. Сейчас набрал второй, казалось, станет легче. А волнуюсь больше, процесс все интенсивнее. Понял, что должен контролировать их интересы, хочу, чтобы они успели посмотреть спектакли Фоменко, Додина, Женовача, «Русский роман» в «Маяковке». Сами-то они побегут, конечно, на «Идеального мужа», потому что это модно, раскручено и под боком: в Художественном. И хорошо, пусть узнают, что и такое есть.

Сейчас все жалуются, что в институты пришли неучи, мне же кажется, на курсе собрались ребята глубокие, начитанные, музыкальные. В общем, пребываю в надеждах и иллюзиях, хотя, понимаю, что лучше их не питать, чтобы потом не разочаровываться. Педагогика — важная часть моей жизни. Из нее и родилось желание заняться режиссурой. Потому что режиссер должен быть концептуалистом, педагогом и менеджером одновременно. У нас сейчас много концептуалистов. Есть менеджеры, которые зачастую мало что умеют, но идеально пиарят и организовывают процесс. Я же работу с актером считаю главной.


Фото на анонсе: Ксения Бубенец