16.06.2017
Метафизические работы живописца с трудом поддаются определению: его записывали то в авангардисты, то в нонконформисты, однако прежде всего «Усто Искандер» (так он подписывает свои полотна) стремился оставаться собой. Сначала делал керамику — фантастическую, роскошную, вдохновленную красками Средней Азии. Затем стал известен публике как автор необычных космических картин. Сегодня Александр Вениаминович — житель Нью-Йорка, так что открытие персональной выставки «Сад ветров» в столичной галерее ARTSTORY — редкий шанс лично пообщаться с мастером.
культура: Ваш отец — художник. Дядя — поэт Дмитрий Кедрин. Интерес к искусству от них?
Кедрин: Папа повенчал меня с музами, обчитывая стихами Блока, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама и Пастернака. Я был переполнен поэзией с ранних лет. И до сих пор, когда занимаюсь живописью, в голове звучат различные строки. Вот позади вас висит картина. Если ее перевернуть, на обратной стороне будет стихотворение: «Маленькая рыбка, / Маленький карась, / Где ж ваша улыбка, / Что была вчерась? <...> Карасихи-дамочки / Обожали вас — /Чешую, да ямочки, / Да ваш рыбий глаз». Это Николай Олейников. И так на большинстве работ. Иногда пишу на лицевой стороне арабским шрифтом. Научился этому еще в Ташкенте. Во-первых, так никто не делал, а во-вторых, арабская вязь орнаментальна и не нарушает композицию, в отличие от латиницы и кириллицы. Обычно ставлю подпись «Усто Искандер». «Усто» — это мастер, а Искандер — мое имя на восточный манер.
Отцу я обязан всем, не только любовью к поэзии. Папа отличался феноменальной образованностью. Окончил Выборгское коммерческое училище, где им преподавали европейские языки, греческий, латынь, а также стихосложение, лепку, рисование. Он был настоящим русским интеллигентом и замечательным художником. Ежедневно ходил по извилистым улочкам старого Ташкента, делал наброски. Под его карандашом трущобы превращались в руины с невероятными узорами, а старые мечети — в невиданной красоты храмы. Я сопровождал его с трехлетнего возраста, пытался подражать.
культура: Почему выбрали керамику?
Кедрин: Меня считали чуть ли не диссидентом, хотя я никогда им не был. Просто хотел заниматься любимым делом и не кривить душой. Керамика звучала довольно безобидно, тем более, можно делать и абстрактные вещи. Мастерскую оборудовал в подвале ташкентского дома: сам сконструировал печи, для чего пришлось освоить профессии сварщика, слесаря, электротехника. Разобрался в химии силикатов. Начал работать с архитекторами, получал большие заказы: станция метро «Проспект Космонавтов», Дворец съездов в Ташкенте, правительственный санаторий «Узбекистан» в Сочи. Незаметно для себя оказался в президиумах, и в какой-то момент понял, что стал начальством, то есть частью системы. Затем случились кровавые ферганские события, Гражданская война. Жена сказала: у нас трое детей, нужно думать о них. Очень не хотелось уезжать. На адаптацию в чужой стране требуется много времени. Но супруга уговорила, и в 1995 году мы перебрались в Штаты.
культура: Было непросто?
Кедрин: В Нью-Йорке очень комфортно, хотя поначалу эмиграция казалась шоком. В первую очередь поразило то, что там другой зритель. Американцы — прагматики: людям состоятельным некогда разбираться в искусстве, хотя в их домах можно увидеть и Рембрандта, и Кандинского. Прежде всего они доверяют экспертам.
Сам я — русский художник, и зритель мой здесь, в России, причем мне важно, чтобы он был соавтором, имел определенную квалификацию, насмотренность. Если же за душой ничего нет — это уже зевака, ротозей. Однажды в Москве познакомился со знаменитым дирижером Кшиштофом Пендерецким, он пригласил на концерт. Исполнялось его сочинение «Страсти по Луке». Когда заглянул в партитуру, подумал, что это невозможно сыграть. Тем не менее оказалось очень интересно. Внимательно слушал, а потом взглянул на его жену Эльжбету, сидевшую рядом: у нее градом катились слезы. Стало стыдно: понял, что подготовленная публика совсем иначе воспринимает произведение. Я очень люблю музыку, однако на фоне пани Эльжбеты выглядел бесчувственным куском дерева. Так же и с живописью. Хочешь получить наслаждение — пожалуйста. Но нужно потратить время на самообразование.
культура: Давайте поговорим о contemporary art.
Кедрин: То, что происходит, меня удручает. Это касается не только Америки, но и Москвы, и всего мира. К сожалению, сейчас приветствуется маргинальное искусство. В Лувре на стенах висят шедевры, а посередине — какой-то гигантский раскрашенный ужас. Нынешние художники хотят сразу быть замеченными, признание через много лет их не устраивает. Вообще авторов можно разделить на тех, кто занимается самовыражением, и на стремящихся к самопознанию. Самые яркие представители первой категории — Джексон Поллок, Энди Уорхол, авторы студии Белютина. Мне всегда был интереснее второй путь. Эрнст Неизвестный рассказывал, что, когда он приехал в Нью-Йорк, Слава Ростропович притащил целую кипу визиток и перезнакомил со своими друзьями-знаменитостями. Две недели Эрнсту было некогда перевести дух — ходил на рауты, общался. Потом собрал карточки и сжег, так как художнику нужно работать. Вести параллельно светскую жизнь невероятно сложно. Это не только отнимает много времени, но и всегда связано с реверансами, чем-то неискренним. А муза — дама капризная: она не прощает фальши. Эрнст Неизвестный называл себя асоциальным художником, я всегда ощущал себя таким же.
культура: Вы хорошо знали Неизвестного?
Кедрин: В середине 60-х нас познакомил Андрей Косинский, архитектор, который приехал восстанавливать Ташкент после землетрясения. Творения Эрнста меня ошеломили. Он спросил, нравятся ли они мне. Честно ответил, что пластику понимаю по-другому — как Генри Мур или Аристид Майоль. У Неизвестного была особая эстетика: обрубки, инвалиды — он ведь прошел войну. Как-то пригласил приехать на его виллу на острове Шелтер. Там была громадная мастерская, где шла работа над «Древом жизни». Только что закончили делать гипсовую отливку, и Неизвестный попросил помочь зачистить швы. Когда через неделю я собрался уезжать, он запихал мне в карманы кучу денег. Стал отказываться и услышал: «Мне не нужны, а тебе понадобятся».
Эрнст был для меня камертоном чести и достоинства. Настоящий русский офицер: прямой и честный. Целая эпоха. Умер совершенно неожиданно: по правде говоря, думал, он доживет минимум до ста лет, как его мама, поэтесса Белла Дижур.
культура: Что главное для художника?
Кедрин: Иосиф Бродский в нобелевской лекции сказал: есть три способа познания. Первый — логический, второй основан на интуиции, а третий — путь откровения, как у библейских пророков. Настоящий поэт пользуется всеми тремя. В молодости я часто общался с альпинистами и знаю, что у них есть правило: когда перемещаешься по опасному склону, нужно обязательно опираться на поверхность тремя конечностями. Иначе можешь сорваться.
Сегодня у меня серьезные проблемы со здоровьем. Я слепну, причем достаточно быстро: осталось лишь 5–7 процентов зрения. И все равно считаю себя счастливым человеком. Поскольку всю жизнь занимаюсь тем, что мне нравится.