Приснится же такое

Елена ФЕДОРЕНКО

15.06.2017

Чеховский фестиваль в год своего 25-летия подготовил грандиозную программу, собрав постановки лучших режиссеров мира, классические и экзотические пьесы, эксперименты и эскапады молодых трупп. Среди долгожданных гостей — театр Филиппа Жанти с волшебным спектаклем «Внутренние пейзажи». У творений режиссера удивительный дар — они оставляют послевкусие. 

«Культура» решила расспросить одного из лидеров современного театра о жизни и творчестве. Участие в разговоре принимала хореограф Мэри Андервуд, помогающая Филиппу, еще не полностью восстановившемуся после серьезной болезни. Впрочем, она — жена, муза, соавтор — рядом с ним всегда.

культура: Во «Внутренних пейзажах» люди, как куклы, а куклы, как люди. Кто Вам ближе?
Жанти: В первой половине жизни я был довольно замкнутым и закрытым, и разговаривать с миром с помощью марионетки казалось проще. Для меня кукла — персонаж одушевленный, живой. Она — индивидуум, в определенном смысле — двойник человека, который попал в космос каких-то внутренних фантазий. Ведь наши сновидения — о жизни, но в них все не так, как в реальности. Потому их так любопытно разгадывать и трактовать. 

культура: Вы были известным кукольником, когда вдруг отошли от традиционного театра марионеток. Почему?
Жанти: Я боролся со своим характером — по натуре я интроверт, — помогли мне Фрейд и Юнг. Когда я освободился от собственных фобий и детских страхов, то пришел к актерскому театру, но преданных марионеток, конечно, не оставил. Мне интересно не только их сосуществование, но и момент перехода куклы в человека, и наоборот. 
Андервуд: То, что делает Филипп, я приняла сразу. Мне близко бессловесное искусство, однако скорее меня увлекла «игра без правил». Танец, которым я занималась всю жизнь, система структурированная: положения рук и ног, четкие позиции, поставленные движения. Когда я начала сотрудничать с Филиппом, а это случилось очень давно, открылся совсем иной взгляд. Передо мной распахнулось бесконечное пространство пластики: даже в походке человека теперь вижу танец.

культура: Как только ни называли Ваши работы — «оживающими картинами», «новым цирком», определяли как постимпрессионизм, сюрреализм, видели в них абстрактные перформансы и экспрессионистские шоу. Какая формулировка правильнее?
Жанти: Сюрреализм, наверное. Не совсем точно, но мне вполне подходит. У нас ведь перемешаны явь и фантазия, редко звучат слова, смысл передается через визуальный и пластический образ.
Андервуд: В синтетическом действии, сочиняемом Филиппом, одна картинка сменяется другой, третьей, и все происходит как во сне.

культура: Вы обращаетесь к собственным грезам? 
Жанти: Отсюда, из них — точка старта, а в ходе репетиций подключается воображение. Реальные сны в сценарии подчас совсем неузнаваемы. Как правило, наши ночные видения — из мира детства, юношеских желаний, надежд и разочарований молодости. Мы с Мэри всегда записываем сны, это ее идея. «Внутренние пейзажи» — моя личная одиссея, и достаточно трагическая, но на сцене много юмора и иронии. Публику никогда не пугаю. 
Андервуд: Дело в том, что Филипп писал книгу о своей жизни, и когда работа над рукописью подходила к концу, решил сделать впечатления зримыми. Пока он выстраивал маршруты своего «путешествия», я его не трогала. Подключилась только, когда он показал мне сценарий и спросил, где место пластике? Тогда я начала ее придумывать. Мы увлечены сновидениями, в них всплывают давние отношения, конфликты, о которых днем и не вспоминаешь.

культура: Какими талантами нужно обладать, чтобы играть в Вашем театре? Актеры у Вас существуют на стыке жанров, вроде бы не танцовщики, но и не вокалисты и даже не кукловоды.
Жанти: Для меня не имеет значения их образование, национальность, вероисповедание. Все должны быть открыты импровизации, с увлечением пуститься вместе с нами в плавание — на поиски образов, в глубины прошлого, в мир ассоциаций и чувств. И еще я предпочитаю тех, для кого понятия «команда» и «общее дело» — не пустой звук. 

культура: Герой, открывающий действо, похож на Пьеро: ловкий, но какой-то неудачливый и печальный...
Жанти: Возможно. В раннем спектакле у меня была марионетка Пьеро, очень гордый и свободолюбивый тип. Он одну за другой обрывал нити кукловода, не желая, чтобы им манипулировали.

культура: Во всех постановках много голубого цвета и обязательно присутствует огонь. Во «Внутренних пейзажах» — картинка конкретная, горят дома в военное лихолетье.
Жанти: Вы правы, главный цвет для меня — синий, от густого василькового до нежного голубого. Его оттенки — небо, космос, вода, чистый воздух. Огонь — детский страх, от него я долго не мог, да и не смог, пожалуй, избавиться. Вторая мировая война. Мы с мамой жили у подножия Альп, в Савойе. Участники Сопротивления убили одного из оккупантов, и тогда фашисты решили отомстить партизанам: сожгли двенадцать домов мирных жителей. Помню, как пылало наше жилище. 
Андервуд: Филипп немало страдал в детские годы, окружающий мир воспринимал обостренно. Ему было лет шесть, когда в горах погиб его отец. Отчаяние и ужас матери поселились в нем надолго, сформировали стойкую привычку к беспощадным саморефлексиям.

культура: А еще в спектакле есть странная дверь, поднятая высоко над подмостками и ведущая в никуда.
Жанти: Дверь — важный символ. За ней — наши ассоциации, куда мы приглашаем зрителей, чтобы они растворились в них. Мы стараемся не выводить актеров и кукол из кулис, их задача — появляться в неожиданных точках сценического пространства и так же внезапно ускользать. Спектакль — зыбкая переменчивая материя.

культура: Значит, Вам нужны зрители-созерцатели, и они не должны «считывать» проблемы или получать ответы на какие-то свои вопросы?
Жанти: В идеале, конечно, к действию подключается подсознание. Мы не развлекаем и не просто создаем красивую картинку. Публика смотрит, и потом, может быть, и не сразу, пытается понять: а что же это значило? Отвечая, обращается к себе, к своим чувствам. Я часто разговариваю со зрителями, и каждый видит и слышит личное. Наверное, я непозволительно наивен для своих лет, но, мне кажется, вглядываясь в себя, вспоминая пережитое, люди избавляются от комплексов, очищаются от внутренних сомнений. 

культура: Вы неоднократно приезжали в Москву. Как здесь себя чувствуете?
Андервуд: Нас везде принимают хорошо. Правда, нередко в зале оказываются скептики, они «сопротивляются», их разочаровывает отсутствие внятной истории, понятной фабулы. В Москве с подобным мы не встречались, ваши зрители — уникальны. Сразу подключаются и погружаются в мир спектакля, их не надо уговаривать. Актеры утверждают, что чувствуют энергию зала. Складывается впечатление, что каждый — знаток театра, хотя понимаю, это не так. 
Жанти: А кто уж точно знатоки, так это команда Чеховского фестиваля. Они приехали к нам, когда постановка еще не была готова. Не сомневались, что на этот раз престижный российский смотр пропустим. Но гендиректор феста Валерий Шадрин сказал: «Мы вас приглашаем, репетируйте спокойно, все сложится». И включили в программу с еще не сделанной работой — авансом. Мы почувствовали, насколько нас любят в России. Как же можно было подвести? 

Обычно на гастролях приходится слишком спешно монтировать спектакли, и, пожалуй, лишь здесь нам создают отличные условия: не только для показов, но отводят достаточное время на монтировку, репетиции, отдых. На Чеховском фестивале мы окружены любовью людей, которые отлично понимают, что такое театр, и уважают наше к нему пристрастие.


Чудеса на миражах

Описывать «Внутренние пейзажи» чародея Филиппа Жанти — занятие бессмысленное и, пожалуй, нескромное. Бессмысленное, потому что на сцене — поток эмоций, не описываемых словами. Нескромное, потому что творение Жанти загадочным образом воздействует на подсознание, обращается к чувствам, невольно вызывая у зрителя личные, а не коллективные ассоциации. У каждого свои интерпретации «одиссеи для актеров и марионеток» от Жанти — таков подзаголовок волшебного спектакля, где не найти сюжета в традиционном смысле. Ничего привычного. 

Звучит элегическая музыка Рене Обри, и возникают сцены «амаркорда» — задушевные и нежные, насмешливые и серьезные. Пронзительное высказывание соткано из небольших снов, сменяющих друг друга так мягко и плавно, что швов не разглядеть. 

Фантазер Жанти — театральный полиглот. В его мире, населенном людьми, куклами, оживающими цветами и неведомыми существами, говорят на языке цирка и пантомимы, театра драмы и музыки, марионеток и теней. Там понятия не имеют о границах жанров: танцуют, поют, жонглируют, кувыркаются, поражают картинами в духе Дали и Магритта. Ассоциативные миражи Филиппа для зрителя открыты: в грезы, забавные и причудливые, погружаешься без опаски, напрочь забывая о проблемах.

На черной сцене — лысый мужчина в светлом костюме. Он же — марионетка. К его телу привязаны нити, только сходятся они не под пальцами кукловода, а в его собственных руках. Человек обрывает нити, залезает в клетку, тут же складывающуюся, как карточный домик. Скинувший путы персонаж все же оказывается запертым: лицом к лицу с собственным одиночеством. Но не надо грусти, считает режиссер, молниеносно переключая внимание из одного регистра в другой: скорбь сменяется надеждой, отчаяние — радостью. И вот уже неясно откуда появилась лестница: висит себе над сценой, без всякой опоры, а над ней — дверь. Поражая чудесами ловкости, освободившийся герой добирается до прохода, что ведет в фантастический мир, где дышит прошлое с детскими страхами и взрослыми разочарованиями, тайными причудами и щемящими желаниями. Вдруг в проеме появляется солнечная безбрежная пустыня с экзотическими животными и диковинными растениями, и начинается странствие по волнам памяти, путешествие к самому себе.

«Внутренние пейзажи», пожалуй, наиболее исповедальный спектакль Жанти. Если знать его биографию, то вопроса — почему пустыня — не возникнет. В начале 1960-х молодой художник-график только всматривался в кукольную галактику и совершил четырехлетний вояж по «47 странам и 8 пустыням», снимая документальный фильм о марионетках мира. 

Его сегодняшние сны навеяны ностальгией и не подчиняются физическим законам. Жаркое песчаное пространство вдруг оборачивается снежными ландшафтами, вдали — россыпь прелестных уютных домиков, в одном из которых прячется беспечное детство сочинителя. Сладкие объятия мамы. Мальчик пытается прикрепить Снежной бабе нос-морковку. Ребенка изображает кукла, однако так ли это — поначалу не разобрать: настолько достоверен муляж. Но дням — надежным и милым — отпущено немного времени. Гремят взрывы, дома превращаются в пепелища, в бессилии опускаются материнские руки. Маршируют солдаты с автоматами. Кивает гигантская бесплотная тень отца — его уже нет рядом.

Бродяга продолжает путь по лабиринту жизни. Вместе с приятелем он встречает странную Даму — с человеческой головой, пышной накладной грудью и гигантскими ножищами, обтянутыми чулками в сеточку. Меж ними они и пропадают, пока одного из них Дама не извлекает изо рта в виде маленькой куклы. Вырвавшись из плена, друзья встречают немало других представительниц слабого пола с их русалочьими чарами и обещаниями плотских соблазнов. 

Метаморфозы спектакля безбрежны. Пружинит и поднимается сцена, летают полотнища тканей, персонажи путаются в потоках целлофановых рулонов. Прекрасная нечисть, липнущие к рукам незнакомые разноцветные обитатели моря, похожее на корень исполинского дерева многоголовое чудо-юдо с лицами — точными копиями актеров. И надо всем этим дивным великолепием, актерскими шалостями, затейливыми и отвязными танцами витает его величество вопросительный знак. Им начнется (рисунок на листе бумаги) и закончится (в виде большого воздушного змея) спектакль. Жизнь полна вопросов, однако не стоит бояться их себе задавать. Загляните в собственные воспоминания: там много интересного и немало ответов, в чем не сомневается маг Жанти. Мастеру вот-вот стукнет восемьдесят, а его сновидения не теряют нежного простодушия и наивного восторга. Вырываться из объятий Морфея, с которым режиссер вошел в явный сговор, не хочется — да и нужно ли?


Фото на анонсе: chekhovfest.ru