Елена ФЕДОРЕНКО

04.10.2013

В Большом завершились гастроли Санкт-Петербургского театра балета Бориса Эйфмана со спектаклем по роману «Братья Карамазовы». 

К Достоевскому хореограф привязан давно: был «Идиот», были и «Братья Карамазовы». Спустя почти два десятилетия — вновь они же, но переработанные и под другим названием — «По ту сторону греха». Из населенного романа выбраны всего пять героев: Федор Павлович Карамазов, его сыновья и Грушенька. Вполне достаточно, чтобы составить балетный дайджест для собственной исповеди, которую от спектакля к спектаклю пишет хореограф. Понятны устремления: все выше подниматься от плоти к духу, безжалостно вскрывая потаенное, подсознательное, греховное. Ну и показать полное нравственное падение человека, созданного по образу и подобию Божьему и потерявшего Бога в душе. 

Получается балет-диагноз: мир болен и, похоже, неизлечимо. Выхода из безумия и хаоса не видно, хотя и начинаются танцы почти с пушкинского вопроса: «Сбились мы. Что делать нам!» Встреча братьев нарисована выразительным трио. Все узнаваемы: тихий рефлектирующий Алеша (Дмитрий Фишер), бунтующий нигилист Иван (Сергей Волобуев) и между ними — мятущийся Митя (Олег Габышев). Скорбный танец тройки словно предвещает появление отца — обожравшийся, впавший в пьяный угар Федор Павлович (Игорь Поляков) влетает на тройке, где вместо рысаков — статные девицы. Узел завязан, далее следует то, что больше всего любит Эйфман: пластический психоанализ каждого героя. Персонажи выворачивают тела и души наизнанку, вскрывая бездны испепеляющих их страстей и червоточины «карамазовской» генетики. Хореограф вглядывается «по ту сторону греха», где «дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Карамазовы с их фобиями и комплексами — персонифицированные страсти и мучительная боль.

Эйфман пытается создать балетное произведение, адекватное литературному первоисточнику и не на шутку мечется между переводом на язык танца вечных евангельских истин и желанием показать действие, визуально яркое и стремительное. История разыграна броско, по технологиям театра Эйфмана: на сборную музыку (в данном случае: Мусоргский, Рахманинов, Вагнер), с ясным пафосом, агрессивными приемами мощной пластики. Под стать эффектным танцам — декорации: металлическая конструкция трансформируется то в храм, то в тюремные застенки, то в кабак. Актеры Эйфмана умеют держать зал в фокусе напряжения, гуттаперчевые тела в экстазе ломаются до спазм, бросаются по воздуху из одной травмоопасной позы в другую. За буйство страстей в красивой зрелищной оболочке Эйфмана не просто любят, а обожают уставшие от дистиллированного искусства зрители. Не одни демократические театралы, но и статусные знаменитости, в Большом заполнившие зал до отказа.

Спектакль берет на себя непосильную ответственность — сделать текст буквально видимым, что балету не под силу. Просто потому, что в вечные вопросы бытия надо вчитываться, вслушиваться, сопрягая их с собой и открывая в их простоте головокружительный масштаб. Все же без текста романа автор не обходится, опираясь на него в кульминации, как хромой — на спасительный костыль, и в этом не единственный пример иллюстративности. Эйфман обуреваем желанием донести каждую мысль до каждого. Чтобы показать порочную наследственность Алеши, мало его танцевальных терзаний, сочинен дуэт с озорницей Грушенькой (Мария Абашова), чья бесконечно длинная обнаженная нога то и дело обвивает черную рясу. Укором возникает мать-покойница в белом саване — отнюдь не мимолетным миражом. Она подходит к сыновьям, получает побои мужа, дергается в петле. Объединяющая героев порочная «карамазовщина», понятная из танца, подстрахована толстыми сетями, которыми накрепко связаны герои. Закрепляется и смерть отца: сначала — в угаре драки, следом — в похоронной процессии. 

Второе, метафизическое, действие играют про бесовщину, витающую уже на современных просторах. Великий инквизитор в образе Ивана сошел на грешную землю, томится в заточении Митя, теряет свою прелестную инфернальность Грушенька. Праведник Алеша (тут Эйфман берет на себя смелость продолжить роман классика) в смятении чувств выпускает заключенных из тюрьмы, и они превращаются в одурманенных вседозволенностью людей-роботов. Апофеозом полного нравственного краха, поглотившего грешную землю, становится цинично срываемый церковный крест и, конечно, начало восхождения на Голгофу. Понятно и узнаваемо.