Елена ФЕДОРЕНКО

29.06.2016

Большой театр представил «Ундину» Ханса Вернера Хенце в постановке Вячеслава Самодурова.

Новорожденная «Ундина» — необычное явление и редкий опыт балетной сцены. Спектакль, чью фабулу пересказать невозможно. Хореограф сдирает сюжет, подвластный словесной трансляции, и вытаскивает на подмостки живое и вечное. Здесь «действуют» мысли, чувства, сознания, внутренние противоречия. Конечно, такое случалось и раньше. Немало сумрачных страданий и странных метаморфоз знавали театры, отданные в распоряжение молодым сочинителям. «Ундина» — иное: не только попытка изложить историю без истории, но и, главное, в полновесном трехактном формате увлечь ею исключительно языком танца. 

Перед нами — гигантский водоем, рассеченный по вертикали столбами-сваями. На заднике — то синие волны, то зеркало, умножающее лица, фигуры и тени. Вдоль планшета — прозрачные стенки, и тут рождается ассоциация с огромным аквариумом, внутри которого бьются персонажи. Отсветы в зеркалах и за стеклом — как на водной глади. Трубки спускающихся тонких ламп напоминают мерные барашки волн. Суровое, тяжелое пространство создает сценограф Энтони Макилуэйн. Внутри два героя: Беглец и Ундина, все остальные — их рефлексии. Художник по костюмам Елена Зайцева облачила мужчин в брюки и футболки с символическим рисунком крыльев, танцовщиц — в юбочки, чей материал смахивает на смятую, утратившую первоначальный блеск фольгу. Картина неповторимой и завораживающей красоты. Везде — рубежи и рубиконы. Перед барьером и Беглец. Спектакль — его путь сквозь «точку невозврата». Сразу понятно, что никакого голливудского хеппи-энда, как в диснеевском мультфильме «Русалочка» (эта андерсоновская дева — младшая сестра Ундины, придуманной писателем Фридрихом де Ла Мотт Фуке), быть не может. Нас ждет трагедия. 

Начало. Герой лежит около сваи, из-за стекла за ним наблюдают ундины. Крупный, почти кинематографический план: Беглец страдает, но не от физической боли, а от душевных мук. Он — из тех, кому гармония видится в далеком прошлом или в мечтах о будущем, в дне реальном — все черно. Мечты и явь упрямо не сходятся, надежда ведет в неведомый мир, где мерещатся покой, счастье, свет. Разочарованный парень туда и попадает, встречаясь со странным и неулыбчивым созданием — Ундиной. 

В главных ролях довелось увидеть замечательный дуэт Марии Александровой и Владислава Лантратова. Хореограф же Самодуров не прост, он пытается соединить театральные эпохи и противопоставить им свое, новое. Например, никак не заботится о том, чтобы освободить пространство для танцев. Напротив, жертвует кантиленой движений: сквозь частокол свай, ламп, стен то появится дрожащая нога, то вынырнут руки, имитирующие движение по волнам, то выглянет острый локоть, а то — хватающее воздух тело. В такой «фрагментарной» подаче танец рождает прекрасную иллюзию. Так же течет и странная музыка, соединяющая симфоническую фактуру с легчайшими, почти фривольными пассажами. Полноводный музыкальный поток Хенце уловил дирижер Павел Клиничев и замечательно повел оркестр между твердью и водой, явью и грезами.

Отчаявшийся одинокий Беглец припадает к Ундине, та увлекает его за собой и отталкивает, чарует и ворожит, закрывает глаза и заключает в объятия, тянет «под воду» и выбрасывает на берег. Между ними — необъяснимая и изящная игра, попытка существ из полярных миров понять друг друга. Следить за соединением наивности и удивления Беглеца с инфернальностью и отстраненностью Ундины — огромное удовольствие. Как и считывать оммаж балетному романтизму с его противоречием материального и идеального. Только в XXI столетии это противостояние жестче и трагичнее. 

Улыбкой старине воспринимается обязательный для академического балета дивертисмент. В спектакле Большого театра он похож на акт соблазнения, на «черный» бал Одиллии, искушающей Принца. Восьмерка ундин-двойников и отражений Беглеца под люстрой-медузой исполняет искрометные вариации, дуэты, ансамбли, окрашенные забавными чувствами и яркими позами, — во многих движениях иронически зашифрованы коды хореографов, предшественников Самодурова. В финале шабаша объявляется Ундина, наряженная в черное, как двойник лебедя в балете Чайковского. За уход от реальности, за то, что обманулся — увидел идеал, улыбку, внезапно озарившую лицо царицы вод, почувствовал ее поцелуй, Беглец дорого заплатит. Она бесстрастной волной покатит его безжизненное тело вперед, в морскую пучину. И восемь ундин-отражений повторят тот же путь со своими жертвами.

Спектакль гипнотизирует, в нем многое внове, но многое — на ощупь. Чтобы провести бессюжетное повествование в широких границах трех балетных актов, стоит базироваться на четкой режиссуре: нужны взлеты и падения, кульминации и акценты. Поток танцев временами похож на ровный и однообразный рельеф — убаюкивающий и усыпляющий. 

Плыть против течения непросто, но обычный путь — по морям, по волнам — давно пройден. Одна великая русская актриса опрометчиво выгнала из своего театра начинающего режиссера Мейерхольда, решив, что признание публики гораздо важнее его нестабильных исканий. Сейчас в балете важнее искания, и Большой театр их предъявил.